Мы вместе съели наш ленч, посетовали на тусклые перспективы охоты – проводники и собаки к тому времени давно исчезли в глухомани дальше к западу – и вернулись обратно в свои засады. Я осторожно выбрал для нее место, постаравшись устроиться так, чтобы между этим дылдой и мной находился каменный выступ. Мне совсем не хотелось, чтобы его крупнокалиберные плюхи, в случае если он увидит мишень для стрельбы, беспрепятственно полетели сквозь чахлую лесную поросль в моем направлении. Я не доверяю никому, пока сам не увижу, как человек ведет себя в деле, какое бы оружие ни находилось в его руках. Некоторые люди во время охоты ведут себя излишне возбудимо.

Было уже около трех часов – самое время начать нам спускаться, чтобы успеть засветло добраться до машин, когда вдалеке я услышал лай собак.

Должен заметить, что я ничего не имею против собак, натасканных на пернатую дичь. Но не вижу ничего привлекательного в том, когда спускают свору гончих, чтобы загнали на дерево несчастную зверюшку, будь то енот, опоссум, пума, кошка или кто-то еще. Лично мне это кажется уже не охотой, а бизнесом. Понимаю, говоря это, наступаю многим на любимую мозоль, но я отправляюсь на охоту для того, чтобы стрелять, а не продираться, высунув язык, сквозь заросли вслед за лающей и завывающей сворой.

Тем не менее не могу не признать, что после недели тщетного ожидания я с восторгом услышал азартный лай стаи, катящийся в нашу сторону. Тут же проверил винтовку, мой прицел несерийного производства с объективом, дающим увеличение в два с половиной раза, и убедился, что стою на таком месте, откуда хорошо простреливается горный гребень и небольшой откос.

Сначала, однако, все походило на то, что гон забирает влево от меня и шанс на выстрел получит Гандермэн. Голоса собак раздавались в стороне, особенно тот, который, как мне казалось, принадлежал вожаку и звучал так гулко, что заставил меня почти забыть мое предубеждение против псовой охоты. Этот вожак действительно задавал тон. Внезапно гвалт переместился в поросль, находящуюся ниже меня, затем весь этот сумасшедший оркестр начал набирать силу в моем направлении, и в общей какофонии я мог расслышать треск сучьев и топот чего-то большого, тяжелого. Я застрелил первого оленя, когда мне было двенадцать, и с тех пор не переставал охотиться – война не в счет, – но должен признаться, что меня слегка бросило в пот.

Звук сломанной ветки сзади заставил меня резко повернуться и машинально вскинуть ружье. Видимо, собачий хор так подействовал на мои нервы, что я почти зримо представил себе вепря, подкравшегося ко мне со стороны спины, пока я ждал его появления спереди. Нелепый костюм Гандермэна, возможно, спас ему жизнь: я успел различить в объективе черно-белый плед, прежде чем установил на нем перекрестие прицела.

– Какого черта ты здесь торчишь? – взвыл он. – Бежим наперерез собакам!

Не дело покидать засаду – вот так-то и попадают под выстрел. Я опустил ружье, наблюдая, как он ринулся мимо меня вниз по склону. Импульс вскинуть ружье опять и всадить пулю в его широкую спину не был непреодолимым, но, должен признаться, руки у меня так и чесались. В конце-то концов, здесь была моя засада...

И тут в поле моего зрения попал вепрь. Он появился в конце склона. Я сплюнул, чтобы удалить дурной привкус изо рта, и поднял винтовку. С оптическим прицелом от «магнума», с радиусом действия моего оружия до пятисот ярдов, я мог уложить зверя, прежде чем Гандермэн успеет воспользоваться своим коротким карабином. Мысль была соблазнительной, но Карл топтался внизу, а я еще не настолько вошел в раж, чтобы стрелять, находясь так близко от другого человека, да еще в лесу, где пуля может отрикошетить от сука или ствола дерева в любом направлении.

Пришлось опустить винтовку и наблюдать, как мой напарник готовится к стрельбе. Он был примерно в пятидесяти ярдах от меня. А кабан, которого я теперь отлично видел, продирался через лесную поросль.