– Ты не теряйся, переводчик, – сказал Коля, который был полноват и обладал очень хорошим аппетитом. – Обед в пользу бедных, а потому и бесплатный.

– А этот, с султаном? – Очухается, – пренебрежительно махнул рукой Портсигаров. – Фаринелли у нас живучий.

– А кто такой Рыжий? – полюбопытствовал Балабанов, и этим вопросом поверг соседей в изумление.

– Я что-то не пойму, – задумчиво проговорил Коля, – кто у нас прибыл с Каймановых островов, ты или Стингер?

– Я из провинции, – поспешно пояснил Балабанов. – В столице не нашлось переводчика с каймановского языка, вот меня и прислали.

– Ох уж эти мне провинциалы, – вздохнул Портсигаров. – Тамерланыч, подойди.

На зов Портсигарова откликнулся небольшого роста, но весьма приличных габаритов человек, похожий на поросёнка и маленькими глазками и залитым тиром лицом.

– Вот, – кивнул головой на капитана Портсигаров. – Человек текущим моментом интересуется. А ты у нас, Голышенко, как-никак главный идеолог бандитизма.

– Я попрошу вас, Портсигаров, соблюдайте приличия, – причмокнул толстый Тамерланыч. – Текущий момент рыночных преобразований в нашей стране требует принятия решений не стандартных и потому недоступных пониманию электората, который рыночный механизм воспринимает иной раз как антизаконные действия, именуемые в просторечии бандитизмом, однако, цивилизованные умы из гарвардской школы полагают, что монетаризация экономики, помноженная на регионализацию и приватизацию, неизбежно приведёт к психорегуляции, адаптации и глобализации, как отдельной личности, так и всего общества в целом.

– За что я тебя люблю, Юрий Тамерланыч, – прицокнул языком Портсигаров, – так это за ясность мыслей и краткость их изложения.

Тамерланыч никак на эти слова не отозвался, поскольку как раз в этот момент вплотную занялся красной икрой. Ел он точно так же, как и говорил, причмокивая, словно страдающий неутомимым аппетитом боров. И вообще обстановка за столом была какая-то ненормальная, казалось здесь собрались люди из голодного края и теперь перемалывают все подряд, запивая жирную пищу изрядным количеством водки. Балабанову не раз приходилось бывать на деревенских свадьбах, но там люди вели себя куда приличнее. И тосты произносились, и песни пелись, и разговоры велись не то, чтобы интеллигентные, но всё-таки вразумительные.

А эти молча рвали друг у друга из-под носа икру и мясо, раздраженно сопя при этом на более разворотливых соседей. Создавалось впечатление, что все они боялись кого-то невидимого, который вот-вот отдаст команду гнать гостей от стола. Стоявший напротив Балабанова сухощавый гражданин, тот самый, что недавно заступался за плебс, воровато озираясь по сторонам, торопливо рассовывал недоеденные куски по карманам, другие, впрочем, от сухощавого не отставали.

– А почему не поют? – спросил Балабанов. – Выпили уже прилично. – Ну, ты даешь, провинциал, – засмеялся Портсигаров. – Это же голосуи, они поют только за зелень.

– А для души? – Вот ведь деревня, – покачал головой Коля. – Какая может быть душа у голосуя. – Я думал, что здесь артисты собрались, – разочарованно протянул Балабанов. – Место артиста в театральном буфете, – криво усмехнулся Коля, – где кроме чая с печеньем ничего не дают.