Перерывая свой архив, Кирилл Петрович и по сей день, при встрече с собственными образцами этаких перевертышей, неожиданно начинает ощущать отвратительный вкус во рту. Его передергивает от отвращения к самому себе и от низости некоторых своих прошлых упражнений.

А ведь когда-то, на заре своей журналистской юности (и частично — зрелости…), он был почти убежден, что это и есть профессиональная норма, потому что именно «печатное слово — воспитатель и организатор масс!»…

Не находя в себе сил выбросить всю эту высохшую и пожелтевшую от старости макулатуру, подписанную его именем (ну, слаб человек, слаб!..), он зарывал эти заметки подальше, в самые старые потрепанные папки с еще советскими канцелярско-ботиночными шнурками. И утешал себя тем, что у него было достаточно много смелых очерков и хороших статей, иногда заставлявших полстраны говорить о том, что написал Кирилл Теплов.

Но уж если продолжать разговор начистоту, то Кирилл Петрович прятал вот такие свои давние заказные статейки не от себя, а от Зойки. От любимой, родной, ироничной, но иногда бескомпромиссной и беспощадной Зойки.

Он до сих пор пребывает в стыдливо-счастливом неведении, не зная, что Зоя все это уже давным-давно прочитала. И простила Кирилла Петровича.

За сорок с лишним лет их совместной жизни она ему простила очень многое и многих…

6 сентября 1963 г. Из статьи журналиста К. Теплова «Железка»:

«…но с некоторых пор перевозить бутылки с золотой краской стало тяжело и опасно. И тогда кому-то из «Дыр» средней руки в голову пришла прекрасная идея!

Каждому художнику по росписи фарфора выдается определенное количество колонковых, беличьих или барсучьих кисточек и специальных тряпочек для вытирания этих кистей. К концу смены пропитавшиеся золотой краской тряпки сдаются по счету и сжигаются. Пепел пакуют в специальные посылки, опечатывают и фельдсвязью отправляют в Москву. На фабрику вторичных драгоценных металлов. В этом пепле тридцать шесть процентов чистого золота (!), и называется он — «золотосодержащие отходы». Вот эти-то «отходы» и приковали внимание преступников! Те, кто раньше воровал «жидкое золото», стали выносить из стен фабрик вот такие, еще не отправленные в Москву, посылки. Весь «золотой пепел» поступал Витьке-Кролику — подсудимому В. Е. Лякину. Он — газосварщик, ему, как говорится, и горелка в руки…»

— «Кролик», бывало, за один день, Зоинька, из этого пепла граммов по семьсот золотишка выплавлял! У него был такой кювет из нержавейки… — морщась от непрерывной боли, покряхтывая, с трудом выговорил старый и разрисованный Рафик Алимханов. Рифкат Шаяхметович Коган…

Нескончаемая боль во всем теле сбивала дыхание. Между фразами неожиданно возникали долгие паузы. Вот и сейчас Рифкат отдышался, повернулся к Кириллу Петровичу:

— Помнишь, Кира? Этот кювет еще по вещдокам… ну, по вещественным доказательствам, тогда вместе с его сварочным аппаратом проходил. Тебе «следаки» наверняка показывали…

— Нет, не помню.

— Ну, корытце такое квадратное! С высокими бортами. В одном углу — слив. Носик вытянутый.

Чтобы расплавленное золото удобнее было в формы сливать.

— Столько лет… Как ты-то помнишь такие подробности?

— Так я же сам ему этот кювет делал!

Рафик откинулся на высоко поднятую подушку, зажмурился от боли:

— Ох, чччерт… сестру позвать, что ли? И Полина тоже… Гусь лапчатый! Обещала прийти, белье чистое принести, мать ее… А то перед персоналом прямо неудобно… Третий день не меняно.