— А тебе в твоем Союзе журналистов не вдолбили, что в нашей стране — все советское, все государственное! — презрительно процедил майор Зайцев. — И ты, и я, и фальшивые червонцы имени Рафика-мотоциклиста… А ты спрашиваешь «за что»?

— А чтоб не умничал, — уже серьезно сказал Леха и закурил свой тошнотворный «Памир». — У нас этого не любят.

Тут Кирилл Петрович Теплов впервые увидел, как Костя угрожающе постучал по столу, демонстративно обвел глазами высокий потолок и негромко промурлыкал всего лишь полстрочки популярной в то время торжественно-парадной песни: «…Родина слышит, Родина знает…»

«И здесь тоже?!.» — помнится, поразился тогда молодой Теплов.

Потому что точно так же вел себя опытный и осторожный заведующий ленинградским корреспондентским пунктом очень важной «центральной» газеты с устрашающим «органом», когда в их небольшом служебном помещении на Невском начиналась этакая же вольтерьянская трепотня…

Что не мешало ему, «выездному» аристократу от журналистики, с тайным и незабываемым наслаждением прослужившему за границей своего горячо любимого СССР несколько лет в отвратительном французско-растленном и враждебно-капиталистическом окружении, два раза в месяц, под специальным псевдонимом, писать отчеты именно «ТУДА» — на четвертый этаж Большого дома. Куда даже сотрудники первых трех милицейских этажей без специального пропуска доступа не имели.

Но в шестьдесят третьем Кирилл Теплов об этом даже не подозревал…

…Уже перед самым пробуждением в палате онкологического отделения «Neuperlach Klinikum» старик Теплов приснился себе совсем маленьким, шестилетним, больным, с теплым компрессом на тоненькой вспотевшей шейке…

Из далеких, растворившихся во времени глубин подсознания на стене его детской, оклеенной обоями с барабанящими зайчиками, возникли ходики с цепочкой и чугунной гирькой в виде еловой шишечки.

Было пять часов утра. В доме все еще спали. Глотать было больно, и мелкий озноб потряхивал Кирюшино худенькое тельце в байковой пижамке и толстых базарных самодельных шерстяных носках…

Он вылез из-под одеяла, прошлепал через всю комнату и вскарабкался на широкий мраморный подоконник своей детской. Посмотрел в окно с высоты второго этажа на улицу Чайковского, где в конце тридцатых они жили с папой, мамой и домработницей Симой…

Внизу, у дома, стояла обычная извозчичья пролетка, а к ней три человека в форме сотрудников НКВД тащили очень большого, наголо обритого, босого человека в белых полотняных кальсонах и ночной рубашке без воротника. Лысый кричал, вырывался!..

Маленький Кира узнал в нем дядю Шуру с третьего этажа. Мама говорила, что дядя Шура работает рядом — на Литейном, в Большом доме. Очень серьезным начальником.

Кирюше стало невыразимо страшно.

Но даже в сегодняшнем сне он знал, что произойдет дальше.

Он это действительно когда-то видел… И не во сне, а наяву!

Он запомнил это на всю свою жизнь — до глубокой старости.

Поэтому сейчас, во сне, он просто зажмурился. Чтобы больше не видеть, как один в форме вытащит из кобуры «наган», перехватит его за ствол и рукояткой нагана сильно ударит дядю Шуру по чисто выбритому затылку. Брызнет кровь, испачкает гимнастерку и лицо одному из троих в форме. Тот отскочит подальше, выругается, оботрется кое-как, а огромный, босой, в кальсонах и ночной рубашке дядя Шура, только что яростно сопротивлявшийся, рухнет под колеса извозчичьей пролетки…

Маленький шестилетний Кирилл откроет глаза и снова посмотрит в окно только тогда, когда те трое в форме будут неловко, с руганью и нелепой суетней, втаскивать огромное обмякшее тело тяжелого дяди Шуры в извозчичью пролетку.