А то с этим отчеством, мать его!., у него повсюду были одни заморочки.
Но еще больше он рад, что попал в одну палату с земляком. С русским. А то он, Рифкат Шаяхметович Коган, по-немецки — ни в зуб ногой.
Он сочувственно, словно хотел успокоить Теп-лова, поведал ему и Зойке, что у него тоже рак, кажется, чего-то внутреннего, в кишках, что ли?., и ему совсем недавно исполнилось семьдесят четыре.
Рифкат оказался моложе Кирилла Петровича всего на пять лет, но по исламскому укладу безоговорочно признал Теплова «Старейшим». Вернее — вожаком их маленькой стариковской стаи.
К тому же он оказался в состоянии полного и самого почтительного восхищения от ужасающе примитивного, полуграмотного улично-магазинного немецкого языка Кирилла Петровича.
— Чего она сказала тебе, Петрович? — повторил Рифкат.
— Чтобы я с вечера не жрал. И утром ни крошки. Завтра у меня бронхоскопия, — и, полагая, что он должен объяснить Рифкату мудреное слово «бронхоскопия» как-нибудь попроще, добавил: — Будут запихивать мне в легкие маленькую видеокамеру и…
— Знаю, знаю, — сказал Рифкат. — Мне уже такое делали. Только через задницу. Тоже видеокамеру. Не боись, Петрович. Ничего не почувствуешь. Кольнут в вену, вырубят тебя, только в палате и проснешься. Я такую кишку уже раза три жопой глотал.
Рифкат развесил полотенце для просушки на спинке кровати и неожиданно легко рассмеялся:
— Но ты, Петрович, не переживай. В тебя, наверное, другую кишку засунут. Потоньше.
— Надеюсь.
Хотел было еще что-то сказать, но вдруг сам себе стал противен: «…чтобы с вечера не жрал…», «будут запихивать»…
Откуда в нем этот бодренький фальшак? Почему он вдруг заговорил с Рифкатом каким-то упрощенным, несвойственным себе языком?.. В этаком лживо народненьком стиле. Чтобы уравнять «весовые категории»? А на хрена?!. Они и так на равных. Почти одного возраста, оба уже, считай, приговорены…
К тому же этот разрисованный старик, с невероятным сочетанием имени и фамилии — Рифкат Коган, разговаривает совершенно нормально. Никакого провинциализма, хорошо строит фразу, достаточно интеллигентен. Только изредка срывается на лагерный жаргон. Да и то, лишь когда Зойка под вечер уезжает домой и они с Петровичем остаются в палате одни. Но и это Теплов воспринимает в своем соседе всего лишь как слегка кокетливую попытку зацепиться за свое уходящее мужчинство.
А в голове только одно:
«Пронеси, Господи!.. Дай мне пожить еще хоть пару лет. Зойка так хотела в Сингапур! Одно время она этим Сингапуром просто бредила…»
И еще.
Сквозь постоянно пульсирующую тревогу, бессонные и безмолвно истерические ночи — злокачественная?.. или не злокачественная?., а если злокачественная, то сколько осталось?.. Кириллу Петровичу все казалось, что он уже где-то слышал голос этого Рифката. Мало того, вчера Теплову вообще причудилось, что он даже встречал его черт-те когда в своей пестрой и не всегда праведной жизни.
Шаяхметович. Шаяхметович…
С этим роскошным отчеством он уже тоже когда-то сталкивался. Не в своих среднеазиатских командировках, а при каких-то других странных, напрочь забытых обстоятельствах. Когда? Где?..
— Ты еврей, Рифкат?
Тот рассмеялся:
— Нет. Я — «чурка». «Чебурек». В России — нежелательное «черножопое лицо кавказской национальности».
— Почему же ты Коган?
— А как еще я мог уехать оттуда? Был в Могилеве у одного корешка, побазарили, нашли там эту Полину… Она уже была в стартовой позиции на отвал. |