— Так она что? Не жена тебе?

— Почему? По документам — жена. А так…

Рифкат невесело усмехнулся. И в этой усмешке на мгновение в глазах Кирилла Петровича молнией снова промелькнуло что-то неясно знакомое, стертое временем, почти наглухо затянутое черной пеленой десятков прошедших лет.

Вошла в палату толстенькая сестричка в коротковатых брючках. Принесла ужин для Рифката. Поставила пластмассовый поднос с тарелочками на стол, пожелала герру Когану хорошего аппетита и направилась к дверям, покачивая бедрами и пухленьким задом.

— Данке шон, — глядя ей вслед, сказал Рифкат.

Повернулся к Кириллу Петровичу и мечтательно проговорил:

— Вот эту Хрюшку я бы шпокнул. Мой размер.

— У тебя с… этим все еще в порядке? — удивился Теплов. — Ну, ты понимаешь, про что я?..

— Об чем ты говоришь, Петрович?!. — рассмеялся Рифкат. — Раз в сто лет приподнимет головку и тут же сам в обморок с перепугу падает. А насчет сестрички это я так — для бодрости. Хотя, может, если поднатужиться…

Сегодня на утреннем обходе Теплов как мог, через пень-колоду, переводил шефу онкологического отделения жалобы Рифката на какие-то странные, нескончаемые, очень сильные боли в костях, а Рифкату — короткие успокаивающие ответы шефа.

Когда же их лечащий врач, молоденький доктор Кольб, что-то сам хотел спросить у шефа, тот, не переставая ободряюще улыбаться Кириллу Петровичу и Рифкату, негромко прервал Кольба:

— Все остальные вопросы… — сказал шеф и дальше произнес всего лишь два совершенно неизвестных Кириллу Петровичу слова: — …ante portas.

После чего он по-приятельски пожал руки герру Когану и герру Теплову и вместе со всей своей камарильей покинул палату.

— Чего шеф сказал нашему Кольбу? — напряженно спросил Рифкат.

— Понятия не имею. «Анте портас»… Наверное, что-то сугубо медицинское.

— Херовые у меня, видать, дела, — задумчиво проговорил Рифкат Коган.

«Есть Ты или нет Тебя, наплевать… Если есть, спаси и помилуй Зойку, жену мою любимую и отважную!.. Который год она на этой проклятой «химии». Лишь бы у нее снова ни черта не возникло! Как она одна без меня будет карабкаться по остатку своей жизни?..»

…Скорее всего, дела у Рифката были и в самом деле неважные.

Когда врачи при больных начинают разговаривать по-латыни — можно предположить что угодно. Ибо латынь и греческий в русских гимназиях изучали только до семнадцатого года двадцатого века. А «анте портас» — были чистейшей латынью. И фраза шефа отделения онкологии, сказанная им доктору Кольбу в палате, переводилась с немецкого и латыни следующим образом:

«Все остальные вопросы — за дверью».

Что резко опрокидывало стойкое российско-эмигрантское убеждение, будто немецкие врачи равнодушно и безжалостно обязаны сообщать своим пациентам самые страшные диагнозы, полагая, что больной человек должен знать про себя все…

Уже в коридоре отделения, в дальней стороне от палаты Рифката и Кирилла Петровича, шеф еще раз тщательно просмотрел историю болезни герра Когана, все результаты последних исследований, после чего, уже без всякой латыни, негромко сказал доктору Кольбу и всему своему окружению:

— Герра Когана мы теряем. Он уже не операбелен.