— Повинуюсь.

Двое норманнов, не медля ни секунды, подтащили татарина к частоколу, швырнули на острие бревна, словно на плаху, и один из них коротко взмахнул мечом.

— Эй, Корзач! — глазами поискал Гяур парнишку.

— Здесь, ясновельможный! — вынырнул юноша откуда-то из-за башни. Теперь на нем, чуть пониже искореженного панциря, чернел турецкий пояс, из-за которого выглядывали рукояти двух пистолетов и кинжала; в руке отливала булатной синевой короткая гусарская сабля, а ноги укрывали от взгляда остроносые татарские сапоги.

— Как давно появились в ваших краях эти кайсаки? Что это за племя? Раньше ты что-нибудь слышал о них?

— Давно слышал, пан князь, — неумело поклонился Корзач. — Наш сотник говорил, что это отряд, отбившийся от крымчаков. Потом к нему пристали ногайцы, ушедшие из буджакской орды, и еще какие-то люди, бежавшие из польского плена, — молдаване, угры. Да и наших, с Украины, десятка два набралось.

— Выходит, Бохадур-бей принимает любого?

— Хочет сколотить войско, чтобы с его помощью стать ханом степной орды, кочующей между Бугом и Днестром. Об этом сам сотник говорил. Кстати, кайсаков наши люди в селах и хуторах боятся хуже ордынцев.

— В этом мы уже убедились, гнев Перуна.

— Они не берут ясырь, как ордынцы, никого не милуют и не отпускают за выкуп. Бохадур-бей похваляется, что опустошит всю Южную Подолию, чтобы на краю ее, кажется, здесь, в нашем городке, основать свою столицу. Так говорил сотник. Сам слышал.

— Ну хоть слава богу, что они не называют себя казаками.

— Это иноземцы путают их с казаками, ясновельможный князь. Когда буджацкая орда идет в поход, она приглашает и чамбулы кайсаков. Буджацких татар кайсаки не опасаются. Боятся только мести крымского хана. Но сотник говорил, что Бохадур-бея поддерживает сам султан. Пусть, мол, основывает свое ханство; ему, султану, легче будет с казаками воевать.

— То есть все это — кровавые следы Буджацкой орды и Бохадур-бея… — задумчиво осматривал Гяур открывавшиеся с высоты холма камышовые заросли по ту сторону реки. — Ну что ж…

— Они где-то рядом, князь, где-то рядом… — поддержал его замысел старый воин. — Орда сразу уходит, пока не подоспели казаки и польские жолнеры. А кайсаки — нет.

— Почему? Из-за упорства?

— Просто им некуда уходить. У них нет своей земли, как у татар, они бездомные, как степные волки. Бродят неподалеку, выжидают, пока все угомонятся, чтобы опять напасть.

7

Услышав о вызове в ставку главнокомандующего, д'Артаньян взбодрился. Посыльный офицер сказал, что не знает, для чего именно он понадобился принцу де Конде, но граф ясно представлял себе, что понадобиться он мог лишь для какого-то очень важного поручения. А значит, появится возможность вырваться из мушкетерского полка, хоть на несколько дней побыть вне войск, столь же упорно, сколь и безнадежно осаждающих Дюнкерк.

И дело вовсе не в том, что д'Артаньяну хотелось держаться подальше от опасности. Просто фронт был не его стихией. Смерть от испанского ядра или пули во время атаки, когда ты идешь среди сотен воинов, а осколок или пуля выбирает тебя, и ничего при этом не зависит ни от твоего умения владеть шпагой и мушкетом, ни от твоей отваги, — казалась ему абсолютно бессмысленной. Он предпочитал честную схватку с противником.

— Что это вы приуныли, господин граф? — ворвался в его сосредоточенное молчание голос лейтенанта Дортье — так звали посыльного. — Смысл поручения главнокомандующего мне неизвестен, однако адъютант обмолвился, что речь пойдет о Париже.