Джозеф Конрад. На отмеляхЛингард – 3
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕЛОВЕК И БРИГ
Мелкое море, пенящееся и рокочущее у побережий тысячи больших и маленьких островов, которые образуют Малайский архипелаг, было в течение столетий ареной смелых предприятий. При завоевании этой страны, еще и теперь не вполне лишенной своей былой таинственности и романтизма, целых четыре народа проявили свойственные им пороки и достоинства, — и неминуемое поражение не изменило расы, сражавшейся против португальцев, испанцев, голландцев и англичан. Она сохранила до наших дней свою любовь к свободе, свою фанатическую преданность вождям, свою слепую верность в дружбе и ненависти, — все свои хорошие и дурные инстинкты. Ее родина, — а родиной ее было море в такой же степени, как и земля ее остовов, — досталась в добычу людям Запада как награда за высшую силу, если и не высшую добродетель. Надвигающаяся цивилизация скоро изгладит последние следы долгой борьбы, завершая неизбежную победу. Смельчаки, начавшие эту борьбу, не оставили преемников. Слишком быстро менялись для этого человеческие взгляды. Но еще и в настоящем столетии у них были последователи. Один из них, подлинный искатель приключений, безраздельно предававшийся своим порывам, человек высокого ума и чистого сердца, — почти у нас на глазах заложил основание цветущему государству, построенному на идее сострадания и справедливости. С рыцарским благородством он признал притязания побежденных; это был бескорыстный смельчак, и наградой его благородным стремлениям является то обожание, с которым относится к его памяти чуждый ему, но честный народ. Пусть при жизни его не понимали и осыпали клеветой; величие осуществленного им дела доказало чистоту его побуждений. Он принадлежит истории. Но были и другие, — никому не известные искатели приключений, не обладавшие ни его происхождением, ни его положением, ни его умом и только разделявшие его симпатию к этим людям лесов и морей, которых он так хорошо понимал и так горячо любил. О них нельзя было бы сказать, что они забыты, ибо их вообще никто не знал. Затерянные в толпе морских торговцев архипелага, они появлялись из тьмы только для того, чтобы подвергнуться осуждению ка› нарушители закона. Их бесхитростные жизни, руководимые непосредственным чувством, погибли во имя дела, заранее обре ченного на крушение неудержимым и последовательным про грессом. И все же эти погибшие жизни — для тех, кто знает — прида ли романтическое очарование стране мелководий и лесистых островов, что лежит, все такая же таинственная, далеко на Вое токе между глубинами двух океанов.
Из голубой равнины мелководного моря Каримата вздымает к небу темные и бесплодные вершины своих оголенных Серова то-желтых холмов. К западу, отделенный узкой полосой воды, виднеется Суруту, напоминающий изогнутыми очертаниями своего горного хребта спину склонившегося гиганта. На востоке разбросались толпой мелкие островки — смутные, неясные, как бы тающие в тенях вечера. Медленно продвигаясь вслед за заходящим солнцем, с востока наплывала ночь и проглатывала землю и море: землю — неровную, истерзанную, обрывистую; море — спокойное и манившее блеском своей ровной глади, к странствиям легким и бесконечным. Ветра не было, и небольшой бриг, целый день стоявший в нескольких милях к северо-западу от Кариматы, едва сдвинулся на полмили в течение всех этих часов. На тихой поверхности пролива бриг высился спокойно и прямо, словно крепко прибитый, киль с килем, к своему собственному изображению, отраженному в бескрайнем зеркале моря. На юге и востоке удвоенные острова молча наблюдали за удвоенным кораблем, который, казалось, навеки застыл среди них; безнадежный пленник штиля, беспомощный узник мелкого моря. После полудня, когда легкие и капризные ветерки этих вод предоставили маленький бриг его томительной участи, нос корабля понемногу переместился по направлению к западу, и конец его тонкого, гладкого утлегаря, смело выдаваясь над изящным изгибом остова, был теперь устремлен в сторону заходившего солнца, словно дротик, высоко занесенный рукой врага. |
