Гавриил Державин. На переход Альпийских гор
Сквозь тучи, вкруг лежащи, черны, Твой горний кроющи полет, Носящи страх нам, скорби зельны, Ты грянул наконец! — И свет, От молнии твоей горящий, Сердца Альпийских гор потрясший, Струей вселенну пролетел; Чрез неприступны переправы, На высоте ты новой славы Явился, северный Орел!
О радость! — Муза, дай мне лиру, Да вновь Суворова пою! Как слышен гром за громом миру, Да слышит всяк так песнь мою! Побед его плененный слухом, Лечу моим за ним я духом Чрез долы, холмы и леса; Зрю — близ меня зияют ады, Над мной шумящи водопады, Как бы склонились небеса[1].
Идет в веселии геройском И тихим манием руки, Повелевая сильным войском, Сзывает вкруг себя полки. «Друзья!» он говорит: «известно, Что Россам мужество совместно; Но нет теперь надежды вам. Кто вере, чести друг неложно, Умреть иль победить здесь должно[2]». — «Умрем!» клик вторит по горам.
Идет, — о зрелище прекрасно, Где, прямо верностью горя, Готово войско в брань бесстрашно[3]! Встает меж их любезна пря: Все движутся на смерть послушно, Но не хотят великодушно Идти за вождем назади; Сверкают копьями, мечами: Как холм объемлется волнами, Идет он с шумом — впереди.
Ведет в пути непроходимом По темным дебрям, по тропам, Под заревом, от молньи зримом, И по бегущим облакам; День — нощь ему среди туманов, Нощь — день от громовых пожаров; Несется в бездну по вервям, По камням лезет вверх из бездны; Мосты ему — дубы зажжены; Плывет по скачущим волнам.
Ведет под снегом, вихрем, градом, Под ужасом природы всей; Встречается спреди и рядом На каждом шаге с тьмой смертей; Отвсюду окружен врагами, Водой, горами, небесами И воинством противных сил. Вблизи падут со треском холмы, Вдали там гулы ропчут, громы, Скрежещет бледный голод в тыл[4].
Ведет — и некая громада, Гигант пред ним восстал в пути; Главой небес, ногами ада Касаяся, претит идти; Со ребр его шумят вниз реки, Пред ним мелькают дни и веки, Как вкруг волнующийся пар: Ничто его не потрясает, Он гром и бури презирает; Нахмурясь, смотрит Сен-Готар[5].
А там — волшебница седая[6] Лежит на высоте холмов; Дыханьем солнце отражая, Блестит вдали огнями льдов, Которыми одета зрится: Она на всю природу злится, И в страшных инистых скалах, Нависнутых снегов слоями, Готова задавить горами Иль в хладных задушить когтях.
А там — невидимой рукою Простертое с холма на холм Чудовище, как мост длиною[7], Рыгая дым и пламень ртом, Бездонну челюсть разверзает, В единый миг полки глотает. А там — пещера черна снит И смертным мраком взоры кроет; Как бурею, гортанью воет: Пред ней Отчаянье сидит.
Пришедши к чудам сим природы, Что б славный учинил Язон? Составила б Медея воды, А он на них навел бы сон. Но в Россе нет коварств примера; Крыле его суть должность, вера И исполинской славы труд. Корабль на парусах как в бурю По черному средь волн лазурю, Так он летит в опасный путь.
Уж тучи супостат засели По высотам, в ущельях гор, Уж глыбы, громы полетели, И осветили молньи взор; Власы у храбрых встали дыбом, И к сей отваге, страшной дивом, Склонился в помощь свод небес. С него зря бедствия толики, Трепещет в скорби Петр Великий: Где Росс мой? — След и слух исчез.
Но что? не дух ли Оссиана[8], Певца туманов и морей, Мне кажет под луной Морана[9], Как шел он на царя царей? Нет, зрю — Массена под землею[10] С Рымникским в тме сошлися к бою: Чело с челом, глаза горят; Не громы ль с громами дерутся? Мечами о мечи секутся, Вкруг сыплют огнь, — хохочет ад[11]!
Ведет туда, где ветр не дышит И в высотах и в глубинах, Где ухо льдов лишь гулы слышит, Катящихся на крутизнах. Ведет — и скрыт уж в мраке гроба[12], Уж с хладным смехом шепчет злоба: Погиб средь дерзких он путей! Но Россу где и что преграда? С тобою Бог — и гор громада Раздвиглась силою твоей.
Как лев могущий, отлученный Ловцов коварством от детей, Забрал препятством раздраженный, Бросая пламя из очей, Вздымая страшну гриву гневом, Крутя хвостом, рыкая зевом И прескоча преграды, вдруг Ломает копья, луки, стрелы: Чрез непроходны так пределы Тебя, герой, провел твой дух.
Или, Везувия в утробе Как споря, океан с огнем Спирают в непрерывной злобе Горящу лаву с вечным льдом, Клокочут глухо в мраке бездны; Но хлад прорвет как свод железный, На воздух льется пламень, дым, — Таков и Росс: средь горных споров На Галла стал ногой Суворов, И горы треснули под ним.
Дадите ль веру вы, потомки, Толь страшных одоленью сил? Дела героев древних громки, До волн Средьземных доходил Алкид, и знак свой там поставил На то, чтоб смертный труд оставил И дале не дерзал бы взор; Но, сильный Геркулес российский! Тебе столпы его знать низки: Шагаешь ты чрез цепи гор.
Идет, одет седым туманом, По безднам страшный исполин[13]; За ним летит в доспехе рдяном Вослед младый птенец орлин. Кто витязь сей багрянородный[14], Соименитый и подобный Владыке византийских стран? Еще Росс выше вознесется, Когда и впредь не отречется Несть Константин воинский сан.
Уж сыплются со скал безмерных Полки сквозь облаков, как дождь! Уж мечутся в врагов надменных: В душах их слава, Бог и вождь; К отечеству, к царю любовью, Или врожденной бранной кровью, Иль к вере верой всяк крылат. Не могут счесть мои их взоры, Ни всех наречь: — как молньи, скоры! Вокруг я блеском их объят.
Не Гозоно ль там, Богом данный[15], Еще с чудовищем в реке На смертный бой, самоизбранный, Плывет со знаменем в руке? Копье и меч из твердой стали, О чешую преломшись, пали: Стал безоружен и один. Но, не уважа лютым жалом, Разит он зверя в грудь кинжалом. Нет, нет, се ты, Россиянин!
О, сколько храбрости российской Примеров видел уже свет! Европа и предел Азийской Тому свидетельства дает. Кто хочет, стань на холм высоко И кинь со мной в долину око На птиц, на их парящий стан. Зри: в воздухе склубясь волнистом, Как грудью бьет сокол их с свистом: Стремглав падет сраженный вран.
Так козни зла все упадают, О Павел, под твоей рукой! Народы длани простирают, От бед спасенные тобой. Но были б счастливей стократно, Коль знали бы ценить обратно[16] Твою к ним милость, святость крыл; Во храме ж славы письменами Златыми, чтимыми веками, Всем правда скажет: «царь ты сил!»
Из мраков возстають Стигийских Евгений, Цесарь, Ганнибал; Проход чрез Альпы войск российских Их души славой обуял. «Кто, кто», — вещают с удивленьем, — «С такою смелостью, стремленьем Прешел против природы сил[17] И вражьих тьмы попрал затворов? Кто больше нас?» — Твой блеск, Суворов, Главы их долу преклонил.
Возьми кто летопись вселенной, Геройские дела читай; Ценя их истиной священной, С Суворовым соображай. Ты зришь: тех слабость, сих пороки Поколебали дух высокий; Но он из младости спешил Ко доблести простерть лишь длани; Куда ни послан был на брани, Пришел, увидел, победил.
О ты, страна, где были нравы, В руках оружье, в сердце Бог[18]! На поприще которой славы Могущий Леопольд не мог[19] Сил капли поглотить сил морем; Где жизнь он кончил бедством, горем! Скажи, скажи вселенной ты, Гельвеция, быв наш свидетель: Чья Россов тверже добродетель? Где больше духа высоты?
Промчи ж, о Русса! ты Секване[20] Скорей дух русский, Павла мочь, Цареубийц в вертепе, в стане Ближайшу возвещая ночь. Скажи: в руках с перуном Павел, Или хранитель мира, ангел, Гремит, являя власть свою; Престаньте нарушать законы И не трясите больше троны, Внемлите истину сию:
«Днесь зверство ваше стало наго. Вы рветесь за прибыток свой, — Воюет Росс за обще благо, За свой, за ваш, за всех покой; Вы жертва лжи и своевольства, — Он жертва долга и геройства; В вас равенства мечта, — в нем чин; Суля вы вольность, взяли дани, — В защиту царств простер он длани; Вы чада тмы, — он света сын».
Вам видим бег светил небесных: Не правит ли им ум един? В словесных тварях, бессловесных, У всех есть вождь, иль господин: Стихиев разность — разнострастье, Верховный ум — их всех согласье, Монарша цепь есть цепь сердец. Царь — мнений связь, всех действ причина, И кротка власть отца едина — Живого Бога образец.
Где ж скрыта к правде сей дорога, Где в вольнодумном сердце мнят: «Нет царской степени, нет Бога,» — Быть тщетно счастливы хотят. Ищай себе в народе власти, Попри свои всех прежде страсти, А быв глава, будь всем слугой. Но где ж, где ваши Цинциннаты[21]? Вы мните только быть богаты: Корысти чужд прямой герой.
О доблесть воинов избранных, Собравших лавры с тьмы побед, Бессмертной славой осиянных, Какой не видывал сей свет! Вам предоставлено судьбами Решить спор ада с небесами: Собщать ли солнцу блеск звездам, Законам естества ль встать новым, Стоять ли алтарям Христовым, И быть или не быть царям?
По доблести — царям сокровный[22], По верности — престолов щит, По вере — камень царств угольный, Вождь — знаньем бранным знаменит, В котором мудрость с добротою, Терпенье, храбрость с быстротою Вместились всех изящных душ! Сражаясь веры со врагами И небо поддержав плечами, Дерзай, великий Богом муж!
Дерзайте! вижу — с вами ходит Тот об руку во всех путях, Что перстом круги звездны водит И молнию на небесах. Он рек — и тучи удалились, Велел — и холмы уклонились, — Блеснул на ваших луч челах. Приятна смерть Христа в любови, И капли вашей святы крови: Еще удар — и где наш враг?
Услышьте! вам соплещут други[23], Поет Христова церковь гимн; За ваши для царей заслуги, Цари вам данники отнынь. Доколь течет прозрачна Рона, Потомство поздно без урона Узрит в ней ваших битв зари; Отныне горы ввек Альпийски Пребудут Россов обелиски[24], Дымящи холмы — алтари.
1799
КОММЕНТАРИЙ Я. ГРОТА По предписанию австрийского императора, Суворов, после блистательных побед своих в северной Италии, после занятия большей части крепостей ея, исторгнутых им из рук Французов, должен был идти в Швейцарию. Это было противно его собственному убеждению: он считал нужным остаться еще месяца два в Италии, чтобы упрочить свои завоевания, и предвидел, что в противном случае Австрийцы не будут в состоянии удержать их. Тем не менее известие, что эрцгерцог Карл выступил из Швейцарии и оставил там Римского-Корсакова с одними русскими войсками, заставило Суворова готовиться к немедленному выступлению из Италии. Между тем просьбы его, чтобы австрийское правительство для этого похода снабдило нашу армию необходимыми запасами, орудиями, лошадьми и проч., были оставлены без внимания, и потому донесения Суворова императору и письмо к Ростопчину, писанные в это время — в конце августа и в начале сентября — наполнены жалобами и опасениями. 1-го сентября русские войска, соединившись в одну колонну, уже следовали чрез Мортару, Новару, Турбиго и Варезе по прямой дороге к Сен-Готарду (Д. А. Милютина История войны в 1799 г., т. III, гл. LIV). Державин в Объяснениях своих рассказывает: «Когда вошел граф Суворов с войсками вовнутрь Альпийских гор, Цесарцы обещали для провозу тягостей и провианта прислать мулов и самого провианта, но не прислали[25]. Все политики, знающие сии обстоятельства, заключали наверное, что вождь сей и полки, предводимые им, пропадут в горах неизбежно; от чего и были в Петербурге все в крайней печали. Но вдруг, когда были в Гатчине для торжества браков великих княжен Александры и Елены Павловны (в октябре, см. ниже под этим же годом стихотворение На брачные торжества), получает император Павел донесение о преславном сем переходе и победе над неприятелями; то автор, будучи тогда сенатором, находясь с прочими в Гатчине, написал сию оду». Первые стихи ея относятся к мрачным ожиданиям, возбужденным при дворе донесениями Суворова перед выступлением его из Италии. Все высказываемое далее в честь полководца и войска вполне подтверждается историческими свидетельствами, которые мы и приводим в примечаниях.
Ода была напечатана отдельно в начале 1800 г., в Петербурге, в «Императорской типографии» (в четвертку, 20 страниц), под заглавием: Переход в Швейцарию чрез Алпийские горы российских императорских войск под предводительством Генералиссима[26]; 1799 года. Между этим заглавием и отметкою: С дозволения санктпетербургской ценсуры помещены в виде эпиграфа два стиха из оды Ломоносова на взятие Хотина (строфа 6):
«Где только ветры могут дуть, Проступят там полки орлины.»
На обороте заглавного листа напечатан курсивом еще другой эпиграф: «Великий дух чтит похвалы достоинствам, ревнуя к подобным; малая душа, не видя их в себе, помрачается завистию. Ты, Павел! равняешься солнцу в Суворове; уделяя ему свой блеск, великолепнее сияешь». Этот эпиграф, по замечанию Державина (Об.), написан «с намерением, дабы Павел познал, что примечено публикою его недоброжелательство к Суворову из зависти, для чего сия ода холодно и была принята»[27]. К началу и к концу отдельного издания оды приложены, без означения имен художников, два гравированные рисунка, совершенно сходные с найденными в рукописи и помещенными в нашем издании. Оттиском этого издания оды мы обязаны С. Д. Полторацкому. Во второй раз ода На переход Альпийских гор была напечатана в издании 1808 г., ч. II, XXVII.
Приложенные рисунки: «1) Геркулес, подпирающий собою шар земной, предводительствуемый орлом, смотрящим на ползущих змей, шагает чрез водопады с горы на гору, оставляя позади себя столпы свои; 2) естественный вид перехождения российских войск чрез Чертов мост» (Об. Д.). Любопытно, что последняя виньетка почти совершенно соответствует литографии, приложенной к IV-у тому Истории войны в 1799 г. Как объяснено в книге, этот рисунок снят с картины из «Атласа швейцарской кампании», составленного участвовавшими в походе офицерами свиты е. и. в. по квартирмейстерской части. Из того же источника заимствована вероятно и виньетка, представляющая тот же вид при оде Державина. |
