Очухавшись, я выскочил из подъезда и помчался за ними. Но оказалось, что слаб — колени не держали меня. И голова была не своя, будто на нее надели гулкую и тяжелую кастрюлю.

Я зашатался и вдруг плюхнулся на скамейку у какого-то дома. На улице было пустынно. Одни фонари. И откуда-то из распахнутой фортки доносились хоккейные страсти. Я брал снег со скамьи и прикладывал к губам. И потихоньку его ел.

И вот тут я увидел Гальку. Я вспомнил, как она гримасничает. Я услышал, как она смеется.

«А если у него блохи?»

«Олег, отстань!»

«Вымой его сначала».

Я нашел ей тогда котенка, черного, потому что точно такого котенка она в свое время клянчила у вахтерши и было выклянчила, но тот помер от чумки.

Глава 12

Я сидел и прикусывал снег. Была и такая мысль — сейчас он с дружками потащится куда-нибудь развлечься. А к часу или двум ночи я подстерегу его у входа в квартиру.

Я даже встал со скамейки, предвкушая момент, как я его подстерегу. Как он будет перепивший и испуганный, а я появлюсь перед ним. И буду стоять спокойный и голосом ласковый. Но я встал и… сел. Я улыбнулся. Бог с ним. Если уж честно, то кой-какие основания осерчать у него были. И ведь тоже человек.

Я доедал снежок и вспоминал, как Валя-цыган рассказывал о Сынуле: о том, как Сынуля, еще ничего не знавший, как-то ночью пришел в свою однокомнатную квартиру. Сынуля пришел не один — с девицей.

Видно, сюда было ближе, чем в родительские хоромы. Или почему-то удобнее.

Им хотелось уединиться. Или, может, выпить, пошарив в знакомом холодильнике.

— Та квартира родительская, — шептал ей Сынуля, — а это моя. Сейчас увидишь.

Ключ у него был, они тихо вошли, но свет им включить не удалось. Сынуля решил, что перегорели пробки. А пробок просто не было — их вывинтили, как и лампочки, как и все остальное, что можно было вывинтить. «Сейчас», — шептал Сынуля. В темноте он и девица пробрались на кухню, к холодильнику. Холодильника не было.

— Олег! — позвал Сынуля, теперь он решил меня разбудить, потому что уж очень все было непонятно. — Олег! — Но жилец не отвечал. Тишина. Сынуля чиркнул спичкой. Пустота вокруг была абсолютная. Из этой пустоты возникли пять или шесть цыганят, которые обступили молодую пару, — Сынуля едва не спятил. О девице и говорить нечего. Оба еле вырвались из квартиры, облапанные с ног до головы, — у Сынули не было кошелька, у девицы перчаток, сумочку она отстояла. Все эти подробности Валя-цыган узнал от своих соплеменников. А я узнал — от Вали.

Я доел снежок и вернулся. Бученков сидел, воткнувшись в телевизор, — ничто не переменилось, трибуны подбадривали хоккеистов ревом. На все дело, вместе с едой снега на скамейке, ушло меньше часа.

Хоккей кончился, Бученков оторвался от экрана — и даже вздрогнул:

— Что с тобой?

А я, надо сказать, уже умылся. Привел себя в порядок.

— Что с тобой?

Я объяснил. Он был потрясен. Он никогда не видел разбитой морды в такой непосредственной близости. И долго не мог успокоиться. Он был в таком ужасе, как будто увидел мировую катастрофу — гибель детей и женщин.

— Как же так? — повторял он. — Как же так?

В самолете, надо сказать, тоже удивились — те, кто сидели впереди меня, — они нет-нет и косились на мою физиономию в темно-сливовых подтеках. Было утро. Самолет гудел. А эти двое время от времени на меня оглядывались. И острили.

— Нехорошая примета, — будто бы шепотом говорил один из них.