|
Этот основной недостаток не позволяет представить ретроспективу развития марксизма в прошедшее десятилетие как победное шествие. Факторы, его определившие, заставляют ставить вопрос о социальных условиях, в которых марксизм развивался в эти годы гораздо шире. Однако, прежде чем мы рассмотрим более широкий исторический контекст развития марксизма, необходимо изучить явление, всю полноту ответственности которого за вакуум в области стратегии еще предстоит выяснить. Жестокая реальность явно противоречит любому утверждению о возрождении исторического материализма в 70-е годы. Я имею в виду, безусловно, то, что получило название «кризис марксизма» среди тех, кого он коснулся, и среди тех, кто был в нем заинтересован. Его с ликованием освещали в 1977 г. американские и европейские средства массовой информации, и журнал «Тайм» был лишь одним из них. Однако, хотя масштабы и скорость развития этого явления были достаточно драматичными, сам термин всегда вводил в заблуждение. На самом деле кризис поразил определенное течение марксизма, которое географически ограничивалось романской Европой — в основном Францией, Италией и Испанией. В рамках этого культурного и политического региона к концу 70-х годов действительно происходило некое подобие краха марксистской традиции в тот самый момент, когда марксизм завоевывал новые позиции или укреплял их по широкому фронту за его пределами. Было бы глупо недооценивать серьезность этого поражения не только для (левых сил) соответствующих стран, но также и для репутации рациональной социалистической культуры в целом.
Каковы характерные синдромы кризиса романского марксизма? Можно выделить две основные модели. С одной стороны, на волне рецидива жестокой антикоммунистической лихорадки в окружающем капиталистическом мире, особенно во Франции и в Италии, мыслители как старшего, так и молодого поколения левых внезапно и в массовом порядке вообще отказались от марксизма. Наиболее наглядным примером движения вспять стал, пожалуй, Лючио Коллетти, некогда выдающийся философ-марксист Италии, который за три или четыре года превратился в резкого противника марксизма и решительного сторонника более или менее традиционного либерализма. Его последняя книга не случайно озаглавлена «Отмирание идеологии» , невольно напоминая известную книгу американской социологии 20-летней давности. Во Франции Сартр в последние годы жизни следовал собственным путем — от осуждения коммунизма к формальному отречению от марксизма — в его случае во имя радикального неоанархизма. Однако метаморфозы или закат этих знаменитостей не были исключением, поскольку они отразили более широкую перемену настроений в литературных и философских кругах, некогда связанных с левыми силами. В этом отношении символична эволюция взглядов писателей и критиков группы «Тель-кель» Филиппа Соллерса, Джулии Кристевой и других, практически сразу же перешедших от категоричного утверждения материализма и культа общественного строя в Китае к переоценке мистицизма и восторженному почитанию общественного строя в Соединенных Штатах. Андре Глюксманн, бунтарь и интеллектуальный протеже Луи Альтюссера, в конце 60-х годов стал ведущим популяризатором «новой» философии, снова поднявшей старые темы из идеологического арсенала «холодной войны» 50-х годов вроде приравнивания марксизма к тоталитаризму или отождествления социализма со сталинизмом. Между тем была и иная реакция на изменения в политической обстановке романской Европы в конце 70-х годов, выразившаяся не столько в прямом отречении или отказе от марксизма, сколько в его растворении или принижении, сопровождавшихся ростом скептицизма в отношении самой идеи революционного разрыва с капитализмом. Симптомом этой тенденции послужил все больший отход Альтюссера от политического наследия исторического материализма как такового. Так, Альтюссер отрицал, что когда-либо имел какую-либо теорию государства или политики, что знаменовало полную утрату морального духа человеком, чьи утверждения о научном превосходстве марксизма были более самоуверенными или категоричными, чем утверждения любого другого теоретика его времени. |
