|
Вскоре именно Альтюссер распространил понятие «общего кризиса марксизма» — кризиса, разрешить который он не спешил. Со своей стороны, Пулантзас, некогда образец ленинской принципиальности, теперь вновь открыл положительные качества парламентов и опасность двоевластия: в своих последних интервью, которые он дал перед смертью, он говорил о кризисе доверия к «политике» как таковой. Мрачная тень Мишеля Фуко, который вскоре провозгласил «конец политики» , как Белл или Коллетти провозгласили «конец идеологии», легла на Париж сомнениями. В Италии аналогичные течения становились все более обычным явлением в самой Итальянской коммунистической партии (ИКП). Ведущий философ ИКП молодой Массимо Качиари заявил итальянским рабочим со своего кресла в палате депутатов, что Ницше сделал Маркса устаревшим, поскольку воля к власти оказалась фундаментальнее классовой борьбы; в то же время благожелательный интерес к идеям Фридмана или Бентама наблюдался иногда у многих из его коллег.
Ни одно изменение в интеллектуальной области никогда не бывает всеобщим. По меньшей мере одно исключение, свидетельствующее о высоком достоинстве, выделяется на фоне общего сдвига позиций в те годы. Самый старый из оставшихся в живых наследников традиций западного марксизма, о которых я упоминал, Анри Лефевр не склонился, не свернул со своего пути на восьмом десятке лет, продолжая выпускать невозмутимые по тону и оригинальные по существу работы по вопросам, которые, как правило, большая часть левых сил игнорировала. За такое постоянство он заплатил относительной изоляцией. Если окинуть взглядом интеллектуальную сцену в целом, то обнаруживается таинственно жуткий парадокс. Марксизм как критическая теория испытывал беспрецедентный подъем в то самое время, как в романских странах, где он был наиболее мощным и продуктивным в послевоенный период, марксизм претерпевал стремительный спад, и прежде всего во Франции и в Италии, на родине современного исторического материализма 50-х и 60-х годов. Для любого человека, который, подобно мне, впитал марксизм из этих культур, разгром идейных предшественников производил внушительное впечатление. Каково его значение? Еще предстоит изучить горизонтальное движение марксистской теории в последнее десятилетие. Проблемы, которые оно создает, будут темой нашей завтрашней встречи.
2. Структура и субъект
Беглый обзор нынешнего состояния марксистской теории, сделанный вчера, превратился в настоящую головоломку. Как объяснить резкий упадок, а в некотором смысле чуть ли не крах исторического материализма как живой и плодотворной культуры во Франции и в Италии в период, когда в других развитых странах капитала формировался новый интеллектуальный ландшафт? Сегодня я хотел бы поговорить о некоторых альтернативных гипотезах, которые могли бы помочь понять характер и причины спада интереса к марксизму в романских странах на общем фоне состояния современного марксизма в мире в целом. Приступая к этой задаче, я буду обращаться в основном к французскому опыту. Я думаю, что это не ограничит целей моего исследования, поскольку итальянская (и тем более испанская) культура в послевоенный период все больше подвергалась влиянию Парижа в способе мышления и в постановке проблем, несмотря на сдерживающие веяния из Германии (их воздействие во многом определяло тематику дебатов в итальянской философии). Кроме того, Франция в течение трех десятилетий после Освобождения пользовалась космополитическим верховенством во всей марксистской вселенной, в некотором роде напоминавшим ее доминирующее положение в эпоху Просвещения. Конец этого господства в конце 70-х годов не был, следовательно, чисто национальным делом. Мы отмечали симптомы этого упадка — поистине беспорядочного бегства многих ведущих левых мыслителей Франции начиная с 1976 г. Последствия его оказались весьма серьезны. Париж сегодня — столица интеллектуальной реакции в Западной Европе, как Лондон 30 лет назад. |
