|
С одной стороны, их связывали родственные узы, которые с самого их возникновения в 20-е годы — как правильно напомнил нам недавно Расселл Джейкоби — породили надежды на создание развитой социалистической демократии, которые неумолимый аппарат бюрократической диктатуры в СССР сокрушил с приходом к власти Сталина. Однако независимо от его опосредования, подавления или вытеснения, а он за последующие 40 лет прошел все эти стадии, идеал политического устройства, исключающего господство капитала, устройства, которое было бы более прогрессивно, чем парламентские режимы на Западе, никогда не покидал представителей западной марксистской традиции. Этим объясняется постоянная дистанция критики между этой традицией и государственными структурами Советского Союза — дистанция, различимая в произведениях даже тех ее представителей, кто ближе всех стоял к международному коммунистическому движению: в разное время это были Сартр и Лукач, Альтюссер и Делла Вольпе, не говоря уже о Корше, Грамши или Маркузе. Эта традиция почти всегда учитывала тот факт, что Русская революция и последовавшие за ней революции в других странах, несмотря на их жестокость и уродливые формы, были единственным реальным прорывом в капиталистическом устройстве общества на протяжении всего XX в. Этим объясняется свирепость нападок капиталистических стран на эти государства — от интервенции Антанты во время гражданской войны в России до атаки фашизма на СССР, корейской войны, практически направленной против Китая, попытки нападения на Кубу и затем войны во Вьетнаме. Кроме того, на Западе альтернативная — социал-демократическая — традиция в рабочем движении утратила свое значение реальной оппозиции капитализму, поддерживая существующий порядок. Единственными активными противниками буржуазии в этих странах оставались идеологически связанные с СССР коммунистические партии, где они представляли собой массовые организации. По этим причинам для представителей западной марксистской традиции была характерна только косвенная и осторожная критика самих коммунистических государств. Они почти никогда не предпринимали попыток прямого и углубленного теоретического анализа политических основ этих государств — в отличие от неофициальной традиции, ведущей начало от Троцкого и уходящей корнями в политическую борьбу 20-х годов в Советском Союзе. «Советский марксизм» Герберта Маркузе является достойным исключением, но и в этой книге рассматриваются больше вопросы идеологии, чем государственного устройства СССР.
Существенная двусмысленность в отношении западной марксистской традиции к коммунизму нашла в свое время самое яркое интеллектуальное отражение в произведениях Жана Поля Сартра. Причина заключалась в его своеобразной позиции, заключавшейся в возможности двух путей в западном марксизме 50-х годов: формальное членство в коммунистической партии, обеспечивающее практическую близость к политике масс ценой теоретического молчания по поводу это политики (Лукач, Альтюссер или Делла Вольпе) или отстранение от какой-либо формы организационного обязательства или комментариев к современной политике (оставшиеся в живых после войны представители Франкфуртской школы). Сартр, возглавлявший журнал «Тан модерн», так и не вступил во Французскую компартию, но он делал попытки развить практику марксистского политического вмешательства в ход классовой борьбы во Франции и в других странах мира и ее теоретической интерпретации. Именно это направление деятельности привело его к созданию серии полемических очерков «Коммунисты и мир», к последовавшему в результате этого разрыву с Мерло-Понти, к знаменитым статьям о сталинизме 50-х годов, а затем к написанию самой «Критики диалектического разума». Я вчера отметил, что отказ Сартра продолжить работу над вторым томом «Критики» в конце 50 — начале 60-х годов ознаменовал переломный момент в интеллектуальной истории послевоенной Франции. Частично причина такого решения Сартра заключалась в трудноразрешимых философских моментах, с которыми он столкнулся, попытавшись создать то, что он назвал «всеохватывающей тотализацией» антагонистических видов практики, которая должна была стать основой единства «множества противоречивых эпицентров действия». |
