— Не так вы поняли меня! — прохрипел он. — Я вёл речь о том, что вам свои жалобы государю надлежит изложить. Он вас в обиду не даст и сам примерно накажет ваших обидчиков…

— Дозволь, пан полковник!

Толпа расступилась, пропустив старого, седого казака со слезящимися глазами и дряблым, изрезанным мелкой сеткой морщин лицом.

— Давай, давай, Калита! — дружелюбно зашумели черноморцы.

Опершись на сучковатую палку, старик изучающе всматривался в Пузыревского. Тот поёжился под этим пронизывающим взглядом.

— Глянь, — старик указал на казацкий лагерь, — черноморцы поднялись. А отчего они взялись за оружие? Думаешь, от жиру? От жиру только собаки да паны бесятся…

— Крой, дед! — кричали казаки.

— Все вы одним миром мазаны, что наши старшины, что и ваши москальские паны! — Дед Калита кончил так же неожиданно, как и начал, отошёл в сторону и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.

Шум стих. Снова заговорил Пузыревский. Правый глаз у него нервно подёргивался, и казалось, полковник подмаргивает кому‑то.

— Вот он, — Пузыревский указал на деда, — обвиняет всех, а, спрашивается, кто из вас жаловался батюшке–царю на своих обидчиков?

Казаки молчали. Пузыревский сам ответил на вопрос:

— Никто!

Молчавший до этого Шмалько положил руку на плечо Пузыревскому.

— Хватит нам, пан полковник, сказки казать, мы теперь своей головой подумаемо. — И тут же, обращаясь к рядом стоящему казаку, приказал: — Выведи пана полковника с отцом святым отсюда.

Черноморцы расступились, пропустив Пузыревского и Порохню. Дождавшись их ухода, Дикун снова обратился к казакам:

— Так вот как, браты, предлагает нам полковник избрать послов в Петербург, к царю, чтобы они ему про обиды наши рассказали.

Кто‑то нерешительно выкрикнул:

-— Можно послать!

— Никуда! Не треба!

— Послать!

— К чёрту на рога!

— Послать! Попытать можно!

И толпа недружно подхватила:

— Да послать! Пусть будет так!

Некоторые переминались с ноги на ногу, другие невозмутимо попыхивали люльками.

— Дикуна послать! — начали выкрикивать черноморцы своих кандидатов.

— Шмалька. Осипа Шмалька!

— Чуприну!

— К чёрту твоего Чуприну! Собакаря и Полового лучше!

— Маковецкого!

— Не надо Маковецкого, — замотал головой Калита. — Он до чужих жинок охочий.

По кругу раскатился хохот.

— А тебя, дед, давно на скоромное перестало тянуть? — спросил Ефим.

— Цыц, охальник! — замахнулся на него дед костылём. — Жеребцы бесстыжие.

Наконец смех стих, и снова стали выкрикивать:

— Швыдкого!

— Панасенко!

— Малова! Леонтия Малова! — закричало человека три, и толпа дружно подхватила:

— Малова! Малова!

•

В это время Леонтий Малов возвращался из Кореновской.

Подъезжая к Екатеринодару, издали увидел волнующееся людское море и сердцем почуял недоброе.

Пустил коня в намёт. Под копытами стлалась пыльная трава. С испугом выпорхнул и затрепетал в воздухе жаворонок.

Вот и лагерь. Шумит, волнуется круг. Малов осадил коня, соскочил с него и, расталкивая казаков, пробился в середину.

— Зачем круг созывали? — взволнованно спросил он у Дикуна.

Тот коротко рассказал о предложении Пузыревского.

— Что вы ему ответили?

— Да решили послать. Уже и депутатов выбрали. Всего пятнадцать человек. Ты, я…

Леонтий побледнел, шагнул к Дикуну.

— И ты, ты согласился?

Стоявшие поблизости замолкли.