Леонтий побледнел, шагнул к Дикуну.

— И ты, ты согласился?

Стоявшие поблизости замолкли. Постепенно весь круг затих. Все не отводили глаз от Дикуна и Малова. Федор пожал плечами:

— Попробуем. Спрос не ударит в нос. Выслушаем ещё, что нам царь скажет… — И глядя на гневное лицо Леонтия, удивился: — А ты это чего зажурился? Пока мы не вернёмся, казаки по куреням не разойдутся…

Неожиданно Малов повернулся к нему спиной, выкрикнул:

— Что ж это?! Други мои верные!

И вновь к Дикуну:

— Что ты делаешь, Федор? Продадут нас паны! Из Петербурга ни одному не вернуться. Там на всех петли найдутся. Я видел, как по Волге качели с висельниками плыли. — Он решительно вскинул голову. — Нет, я панам не верю, они и до царя нашего брата не допустят. А буду я биться с панами! — он окинул взглядом помрачневших казаков: — Кто со мной?

Митрий шагнул к нему.

— Бери меня!

— И я с вами! — раздался голос откуда‑то из задних рядов, Леонтий глянул поверх голов. К нему протискивался Андрей Коваль.

«Значит, не один! Нашлись друзья». И теперь уже спокойнее, но с болью проговорил:

— Прощевай, Федор, и вы, други! Не гадал, что так случится.

Малов прошёл меж расступившихся казаков. И никто не пытался остановить его.

Вот Леонтий ухватил коня за повод, вот легко перекинул сильное тело через луку седла и, уже трогая коня, крикнул:

— Эх вы, дети малые! Не сносить вам голов!

И потянулись вслед за Маловым сначала те, кто пришёл с ним на Кубань из Закавказья, а потом черноморцы. Сотни три увёл он с собой.

И долго ещё видели, как на запад, к низовьям Кубань–реки, удалялись те, кто не поверил словам полковника Пузыревского.

Глава IX

В большой бревенчатой избе, за сосновым столом чинно уселись черноморцы.

Молодая крестьянка ухватом вытащила из печи чугун со щами, поставила на стол. У печки под потолком в деревянной зыбке лежало дитя.

Достав деревянные ложки, казаки не торопясь, соблюдая очередь, принялись за долгожданный ужин.

— А где ж хозяин твой? — прожёвывая, спросил Ефим.

Скрестив красные, грубые руки, крестьянка ответила:

— Оброк барину повёз, третью неделю… Все ждем… Мы, чай, крепостные…

Поев, казаки вышли из‑за стола и, перекрестившись на иконы, тут же, на полу, улеглись спать. Вскоре раздался храп. Только Федору не спалось. Он ворочался с боку на бок и наконец, не выдержав, встал, сел к столу. Луна тускло освещала прокопчённые стены избы. Блики её купались в жбане с водой. По стене спустился таракан, деловито пробежал по столу, остановился и, поводив усами, направился к подоконнику. Заплакал ребёнок, хозяйка слезла с печи, нагнулась над зыбкой.

Федор смотрел на женщину потеплевшими глазами и вспомнил Анну. Коротки кубанские летние ночи, а сколько счастья они могут дать! Столько, что на всю жизнь хватит…

Хозяйка, шлёпая босыми ногами, подошла к столу, присела на лавку.

— Не спишь?

Думка одолела…

— А далеко ли бредёте?

— К царю с жалобой.

— К ца–рю?! — женщина удивлённо и недоверчиво всматривалась в лицо Дикуна.

Кто‑то осторожно поскрёбся в затянутое пузырём окно. Приглушенный голос позвал со двора:

— Настасья! А Настасья!

Засуетившись, хозяйка вышла. В окно Федор увидел, как к ней шагнул кто‑то большой. Спросил:

— Выведала?

— В Петербурх, сказывают, едут. К царю, жалобщики от черноморских казаков. На жизнь, сказывают, жалуются.

Мужчина глухо и коротко рассмеялся.