Он звякнул кандалами.

В окошко виден был только край блекло–голубого неба. Вечерело. Слышно стало, как, топая башмаками по булыжникам, прошёл караул. Он остановился у ворот, затем разводящий принял рапорт, и солдаты затопали дальше.

— Да, тут не убежишь, — вздохнул Шмалько. — Светлица у нас крепкая, охрана надёжная, кайданы железные.

— А може, ещё разберутся? Може, нас занапрасно повязали? Оклеветал нас полковник тот перед царём! — с надеждой проговорил один из казаков.

— Только о тебе там и думают, — повернулся к нему Половой.

— Как наши там? Знают ли, что с нами? — задумчиво проговорил Осип.

— Откуда им знать!

— А может, и их уже повязали!

— Не всех, — уверенно возразил Ефим. И, вздохнув, принялся мечтать: — А что, как мы вот тут сидим, а там Леонтий собрал войско, да такое, какого ещё ни у кого не было. И перед тем войском никакая сила, никакая чёрная хмара не устоит. И с тем войском идёт Леонтий на Петербурх. Царь бежит, солдаты его бегут, а Леонтий приходит в Петербурх и нас вызволяет…

— Ну, а чтоб ты тогда делать стал? — с добродушной усмешкой поинтересовался Собакарь.

— Первым–наперво нашему ливентарю усы сбрил да в эту каталажку посадил бы. На наше место. Пускай бы и он клопов покормил, каких мы кормим!

— У него кровь благородная, — вставил Шмалько, — он долго не выдюжит.

— А может, Леонтия уже и нет в живых? Может, Котляревский навёл москалей да переловил и Малова, и всех, кто с ним ушел… — сказал Дикун.

Открылся дверной глазок, и часовой солдат зашептал:

— Завтра вас переведут в Петропавловскую крепость… От офицера слышал… Вот, братцы, какое то дело, — вздохнул он и отошёл от двери.

Петропавловская крепость! Страшные слухи о ней доходили и до Кубани. Знали казаки, что только тех, кого царь считал своим смертным врагом, бросали туда.

— Час от часу не легче, — вздохнул Осип.

Молчаливо, один за другим улеглись казаки на нары, и теперь тишину нарушал лишь писк мышей да возня крыс, вылезших из углов.

•

Несмотря на то, что лагерь повстанцев удалось разгромить и главари восстания были в Петербурге арестованы, наказной атаман не чувствовал себя спокойным. Его тревожила мысль, что часть казаков–бунтовщиков и пришлые из Закавказья укрылись в низовьях и могли в любое время, накопив силы, снова двинуться по станицам.

Правда, Михайлов, которому за подавление восстания присвоили чин генерал–майора, обещал со дня на день послать в низовья пехотный полк, но Котляревский понимал, что изловить бунтовщиков в плавнях будет делом нелёгким. К тому же наказного атамана заставляли задуматься и команды на кордонах. Имелись достоверные слухи, что во время восстания казаки, нёсшие кордонную службу, были заодно с бунтовщиками, и только боязнь оголить границу помешала им примкнуть к бунту. Да и по станицам не было ещё нужного порядка и спокойствия. На виду казаки будто смирились, но чувствовалось, что стоило лишь подуть ветру, как искра смуты снова вспыхнула бы жарким пламенем.

Нет–нет да и прорывалось это пламя то в одной, то в другой кубанской станице. В Ирклиевской атаманский дом спалили, видать, за то, что тамошний атаман добывал подводы для Вятского полка. В Брюховецкой атамана так измолотили, что он богу душу отдал. У старшины Гулика на хуторе скирды сена подожгли…

Военно–полевой суд при Черноморском войске, прензусом которого был назначен все тот же новоиспечённый генерал Михайлов, начал следствие над казаками, брошенными в Екатеринодарский острог.

После того, как Котляревский преподнёс Михайлову черкесскую шашку в серебряных ножнах и пистолеты с чеканной отделкой, между ними установилась крепкая дружба.