А что, если Эвер подумает, что я отвратительно рисую? Мне она нравилась, и я хотел, чтобы она думала, что я крутой и талантливый.

До того, как я смог передумать, я передал ей свой альбом. Чтобы скрыть, как я нервничаю, я подобрал с земли толстую палку и стал сдирать с нее кору. Эвер долго смотрела на мой рисунок, переводя взгляд с него на озеро, и потом перешла на то место, где я сидел и рисовал его. Спустя тысячу лет, как мне показалось, она вернула его.

— В рисовании ты меня обставил. Это и правда потрясающе, Кейден. Выглядит почти как фотография.

Я пожал плечами, ковыряя палку ногтем большого пальца.

— Спасибо. На самом деле, это не так фотореалистично, но... для быстрой зарисовки неплохо.

Она просто кивнула, и никто из нас не знал, что сказать. Я хотел быть спокойным, крутым, уверенным в себе, поддерживать непринужденный разговор и удивлять ее своим остроумием. Но это было не в моем стиле.

Я был тем человеком, который ковыряет кору и пинает землю, а слова застревали у меня в груди и смешивались там.

— Нам стоит нарисовать друг друга, карандашом на бумаге, — сказала Эвер, нарушив неловкое молчание.

— Конечно, — все, что я смог сказать. Я пролистал страницы альбома, пока не нашел чистую, потом понял, что она принесла только холст, осторожно вырвал страницу и дал ее ей.

— У тебя же есть карандаш?

В ответ Эвер подняла карандаш и села на землю, скрестив ноги. Я сел напротив нее и попытался притвориться, что мой взгляд не прикован к ее голым бедрам, которые, казалось, были намного мягче, чем я мог представить. Я нагнул голову и устроился поудобнее, затем заставил себя посмотреть на ее лицо. Начал действовать, сначала нарисовав основные линии. Когда я закончил рисовать очертания ее лица и плеч, у меня появилась мысль. Я хотел изобразить ее собственный стиль, смешать реализм с абстракцией. Как только я понял концепцию, все пошло легко. Затем между нами воцарилось приятное молчание, мы лишь иногда бросали взгляд друг на друга, сосредоточившись на работе.

Я не знал, как долго мы сидели и рисовали друг друга, и мне было все равно. На душе у меня был совершенный покой и глубокое удовлетворение. Наши колени едва соприкасались, и этого было достаточно, чтобы почувствовать эйфорию. Потом Эвер пошевелилась, и мое правое колено прижалось к ее левой голени, из-за чего сердце у меня стало пропускать столько ударов, что это было явно вредно для здоровья.

Наконец, я понял, что рисунок закончен. Я критически осмотрел его, поправил немного линий и углов, и потом кивнул. Я был доволен. Я нарисовал ее лицо так реалистично, как только мог, длинные пряди волос спадали с одной стороны, голова была наклонена, глаза опущены. Чем дальше вниз, тем более расплывчатым и абстрактным становился рисунок, так что ее ноги и колени были просто пятнами на бумаге.

Я встал, оставив рисунок на покрытой сосновыми иголками земле, и размялся, восстанавливая кровообращение в затекших ногах и нижней части спины. Когда я снова сел напротив Эвер, она держала мой альбом и смотрела на него со странно взволнованным лицом.

— Ты видишь меня такой? — спросила она, не глядя на меня.

— Я вроде как... В смысле, это просто рисунок. Знаешь, я пытался повторить то, как ты нарисовала тот пейзаж. — Я потянулся к альбому, но она не давала его. — Ты не злишься на меня, ничего в таком роде?

Она покачала головой и рассмеялась.

— Нет. Совсем нет. Я просто ожидала, что это будет профиль, что-то вроде того, знаешь? А это совсем не то. Не знаю, Кейден. Ты сделал меня — не знаю... красивее, чем я есть.

— Нет, ммм... Я вроде думаю, что рисунок не отдает тебе должного. Что он недостаточно хорош. Ты...ты красивее, чем он.

— Думаешь, я красивая?

Я покраснел, как свекла.