Это было неправдой. Иден постоянно утешала меня. Она приютила меня, позволила упиваться в своей злости и жалости к себе, а потом мягко подбодрила меня, чтобы я встала и пережила это. Когда я говорю «мягко подбодрила», то подразумеваю: однажды утром спихнула меня с кровати, сказала, чтобы я перестала страдать и жалеть себя, что Лорд Капитан Командир всех козлов Харпер не стоит моего времени и энергии, и что я должна переступить через его скорбный зад.

Что в какой-то степени сработало. Я оторвала задницу от дивана и вышла в свет, стала рисовать и ходить в спортзал, чтобы согнать галлоны мороженого, которые съела, пока смотрела сопливые романтические комедии и что угодно с Ченнингом Татумом.

Но советы Иден и ее жесткая любовь не помогли излечить ту психологическую травму, которую нанесла мне измена Билли и которая ранила сильнее, чем я думала. Я ведь его и не любила по-настоящему, так как получилось, что его ложь потрясла сами основы моего существования и нанесла такой вред моему рассудку?

И почему письма Кейдена, его рисунки и зеркало сделали так много, чтобы исцелить меня?

И почему я так боялась продолжить отношения с Кейденом? Почему я сторонилась всякой мысли о реальных отношениях с ним?

По крайней мере, на последние два вопроса у меня были ответы: потому что если бы я попытала счастья с Кейденом, и это не сработало, или если бы он обманул меня или подвел, оказался бы вовсе не таким восхитительным образцом мужественности, который я себе вообразила, я была бы разбита. Уничтожена. И у меня даже не было бы его, чтобы помочь мне пережить это.

И я рисовала. И вся боль, вся растерянность, вся тьма уходили на холст. 

Глава 24

Страх. Ужас. Запах смерти. Я знал о таких вещах. Слишком хорошо знал. Я стоял рядом с дверью в спальню Алекса и чувствовал, как все это бушует внутри меня. Колени у меня подкосились, тряслись, как листья на ветру. Мои пальцы сжимали потертую латунную ручку двери, я стоял там, как парализованный, отказываясь повернуть ручку и толкнуть дверь.

Я прижал лоб к потрескавшейся, грубой деревянной двери. Дыхание было частым, прерывистым — нервные, панические всхлипы. Я знал, что найду за дверью.

Он вернулся два дня назад, глаза у него были стеклянные, веки — набухшими, кожа — грязной, сальной, грязные, нечесаные волосы висели сосульками. Он захлопнул за собой дверь в спальню, и я услышал, как он открывает бутылку виски. Как он, закашлявшись, делает три глотка прямо из горла. Услышал, как щелкает зажигалка, что-то поджигая, как он затягивается. Слышал его кашель. Запах, который я тогда почувствовал, был не тем знакомым, резким, невинным запахом травки. Нет, он был густым, темным, ядовитым.

Я постучал в дверь кулаком.

— Алекс! Впусти меня, чел.

— Отвали, Кейд. Оставь меня, — голос у него был тихим, дрожащим, еле слышным.

— Поговори со мной, Алекс.

— Я сказал ей, чел. Сказал. Сказал, что я люблю ее, — он закашлялся, затянулся, думаю, чтобы скрыть рыдания. — Она сказала именно то, что я и ожидал: «Прости, но ты просто не мой тип, чтобы между нами было что-то серьезное».

— Вот дерьмо, чел. Просто отстой.

Он рассмеялся безрадостным, болезненным смехом.

— Да. Отстой.

После этого он не отвечал. Я его слышал — иногда подслушивал под дверью. Несколько часов ничего не было слышно, и я стал волноваться. Я постучал в дверь, сначала нерешительно, потом все более настойчиво. Наконец я набрался храбрости и повернул ручку. Закрыто. На дне рюкзака я нашел скрепку, разогнул ее, просунул в маленькую дырочку в центре ручки, взломал замок.

Я не верил в Бога или во что-то подобное, но в этот момент я молился: «Господи, пожалуйста.