Я пошел к почтовому ящику, забрал последнее письмо от Эвер и поплелся назад в квартиру. Сел на диван с письмом в руке. Смотрел на адрес, пока буквы не стали расплываться перед глазами. Эвер. Эвер. Я не мог написать ей. Не об этом. Не об еще одной смерти. Еще одном мертвом теле, которое будет преследовать меня в воспоминаниях. Это было уже слишком, и я уже писал ей об этом.

Ее имя звенело у меня в голове как колокол.

Эвер. Эвер. ЭВЕР.

Я обнаружил себя в моем джипе, мамином джипе-коммандере. Обнаружил, что еду по шоссе I-75 и поворачиваю на север. Мимо Холбрука, Канифа, потом мимо Девисона, восьмая миля. Да. Я знал, куда везет меня моя машина. Четырнадцатая миля, Рочестер Роуд, Сквер Лейк Роуд; выезд, повернуть налево, к Мичигану, на Вудворт Авеню — на юг. В машине было тихо, было слышно только мое дыхание, которое было частым, прерывистым.

Что, черт возьми, я делал?

Я моргнул, и вот уже сворачивал направо, к колледжу искусств Кренбрук. Я бродил по территории, потерялся, но, наконец, нашел студию и общежитие.

Что, черт возьми, я делал?

Я все равно не мог заставить себя остановиться. Я нашел ее дверь. Постучал. Никто не ответил. Снова постучал. Черт. А что если ее тут нет? И потом повернулась ручка и дверь распахнулась, и сердце подпрыгнуло у меня в груди, пропустив пару ударов, а в животе заныло. 

Глава 25

— Привет, я могу помочь?

Это была не Эвер. Это была хорошенькая, немного полная девушка, с голубой прядью в волосах и в очках с роговой оправой. За обоими ушами у нее было по угольному карандашу, а еще один карандаш она держала в руке. Уголь был размазан у нее на руках, на пальцах, на лбу.

— Я... — у меня сорвался голос, и я попробовал снова. — Я ищу Эвер.

— Седьмая студия.

Она с любопытством уставилась на меня.

—- Ты тот парень с ее рисунков.

— С рисунков?

Она наклонила голову.

— Боже, вживую ты еще привлекательнее.

Она указала через дорогу.

— Седьмая студия. Она всегда там.

И потом она закрыла дверь прямо у меня перед носом, не для того, чтобы нагрубить, просто для нее разговор был окончен, и она с отсутствующим видом вернулась к работе.

Я никак не мог понять смысл этого разговора, но ноги сами несли меня через дорогу. Я нашел седьмую студию. Дверь была закрыта, но внутри я слышал музыку. Постучал. Все замерло: мое сердце, мои мысли, мой пульс, — как будто остановилось. Музыка все играла, и тут щелкнул замок, дверная ручка повернулась и дверь открылась вовнутрь.

У меня перехватило дыхание. Играл «Just a Kiss» Lady Antebellum.

На ней была только белая рубашка, вся заляпанная краской, три верхние пуговицы которой были расстегнуты, показывая ее нежную белую кожу, чуть приоткрывая ложбинку, ее длинные ноги, округлые бедра, и ее волосы, которые спадали ей на лицо и на плечи, ее глаза, зеленые, как залитая солнцем трава, как светящийся нефрит.

В ее руке — кисточка, покрытая ярко-красной краской. Темно-красная краска на ее щеке, изумрудная — на ее подбородке, голубая — на другой щеке.

Я не хочу ничего испортить...

Слова песни говорили за меня, они были так совершенны, так точно выражали то, о чем я кричал в своих мыслях, о чем я умолял.

Она стояла в дверях, застыв, смотрела на меня, не веря своим глазам.

— Кейд?

Кисточка упала на пол.

— Эвер, — прошептал я в полуденном свете.

Каждая молекула моего тела полыхала огнем, когда я преодолел расстояние между нами — инстинкт и нужда овладели мной, командовали, передвигая ногами, подняв мои руки, прижав ладони к ее щекам.