— Я знал, что вы будете искать меня в числе приглашенных, — говорит Джон, обращаясь ко мне и улыбаясь. — Но я именно хотел вас приветствовать на самом пороге жизни и поднести эти морские цветы маленькой русалочке. Ведь розы не растут на дне моря, как эти. Но что это?

Джон Вильканг вглядывается мне в лицо.

— Очевидно, вы неутешно плакали. Разлука с подругами, правда, дело тяжелое, но, маленькая русалочка, стыдитесь так непростительно поддаваться слабости. Бодрою и радостною хотел бы я видеть вас, входящую в жизнь.

— Ах, это так понятно, — пробует защитить меня мама. — Я сама была институткой и тоже…

Она замолкает, и ее глаза сияют. — Увы, я институткой не был! — подхватывает Джон. — Но думается мне, что следует беречь слезы для более серьезных случаев в жизни.

— Ого, какой строгий! — улыбается Солнышко-папа.

— Ужасно, — вторит Большой Джон и, подхватив Павлика на руки, высоко подбрасывает его над головой.

— Ха-ха-ха, — заливается мальчик.

— Садитесь с нами, Большой Джон. В нашем ландо есть свободное место, — предлагаю я. — Ведь вы не останетесь сегодня в Петербурге?

— Ни под каким видом! Иду домой вместе с вами.

— Вот и прекрасно. Мы вас до пристани довезем.

И высокая фигура с крошечной головой усаживается в экипаж между мной и братишкой.

Разрезая хрустальные воды Невы, плывет «Трувор» — большой невский пароход, совершающий свои рейсы между Петербургом и Ш., городком, где служит мой отец.

Шестьдесят верст водою — какая это чудесная прогулка!

Я не могу оторвать от берега взгляда. Леса, селения, дачи, редкие пристани и снова леса, леса, сосновые и лиственные, красиво отражающие в светлых водах свои пышные ветви.

Столица с ее заводами, фабриками, пылью и дымом осталась далеко позади. Впереди широкая водяная лента. С обеих сторон пышная зелень майской природы и вода, вода. Река и солнце, потоки солнца кругом. Колесо шумит. Брызги воды вылетают из-под него фонтаном, белая и чистая, как сахар, пена разбрасывается по обе стороны плывущего гиганта.

Тонкий пронзительный гудок, и мы приплываем к пристани. Перебрасываются мостки. По ним спешат пассажиры. Поскрипывая, покачивается утлая пристань.

— Отчаливай, — слышится в рупор команда капитана. И снова с шумом вертится колесо. Снова режет могучий «Трувор» хрустальные воды реки-царицы.

В каюте Большой Джон, чтобы развлечь моего сморившегося, уставшего братишку, рисует ему карикатуры на пассажиров, показывает фокусы при помощи спичек и носового платка. Мои родители разговаривают со знакомыми из нашего города. А я стою на корме, обсыпанная студеными пенистыми брызгами, опьяненная видом природы и первыми часами моей «воли», первым сознанием ее власти и красоты.

Пароход дышит смутным, грохочущим дыханием и подвигается все вперед и вперед — как и моя жизнь.

Там, впереди, ждет его маленький город. Меня впереди ждет моя судьба. Какова она еще будет, я не знаю; горе ли, радость принесет мне она в ближайшие дни — неведомо ни мне, ни кому другому. Знаю одно: начало моей воли празднично и прекрасно, как сказка, о чем свидетельствуют этот, полный солнца и света, радостный день, и сияние хрустально-голубой реки, и пушистая изумрудная лесная зелень побережья.

Я точно во сне, когда тремя-четырьмя часами позднее выхожу на пристань по утлому трапу, впереди моих родных.

Большой Джон шагает подле.

— Маленькая русалочка, — голосом сказочного чудовища басит он, — как нравится вам родной городок?

Убогий, маленький бедный уголок, захолустье большой России, разбросанный у самого устья красавицы-реки.