— И городовой со мной ничего не подѣлаетъ, коли я расчета за работу не получала.

— Да вѣдь ты съ ранняго утра пьяна, ты и не работала сегодня вовсе.

— Нѣтъ, она работала съ утра, а только сейчасъ сходила въ питейный и грѣхъ сдѣлала, заступилась за Лукерью Акулина.

— Ахъ, черти, черти! И на какіе вы капиталы пьете, двадцать-то копѣекъ въ день получая! Ну, вотъ тебѣ пятачекъ на стаканчикъ, сдался прикащикъ и прибавилъ:- Добръ я, только потому и даю.

Лукерья взяла пятачокъ, ухарски подбросила его на рукѣ и запѣла:

— Ну, проваливай, проваливай! Заворотами попоешь, торопилъ ее прикащикъ.

— Погоди, дай съ товарками-то попрощаться. Прощайте, товарушки, не поминайте лихомъ. Авось, опять на Никольскомъ рынкѣ свидимся. Прощай, Акулинушка, прощай, душенька, спасибо тебѣ за твою ласку.

Она наклонилась къ Акулинѣ и поцѣловала ее мокрыми губами.

— Ты знаешь, изъ-за кого я пью? шепнула она Акулинѣ на ухо. Изъ-за него. — Изъ за того купца, что мнѣ въ Нижнемъ брилліантовое кольцо подарилъ и пожениться на мнѣ хотѣлъ. Право-слово. Съ него у меня и запой начался. Какъ вотъ вспомню про него подлеца — ну, и прощай… прибавила она вслухъ. — Прощай, Ариша. Сейчасъ пойду и за твое здоровье стаканчикъ выпью.

Лукерья стала уже уходить изъ подъ навѣса, но вдругъ остановилась и обернулась.

— Прощай, старая вѣдьма! крикнула она старухѣ, махнула рукой и опять запѣла:- «Не уѣзжай голубчикъ мой»…

Черезъ минуту она скрылась изъ подъ навѣса. Слышно было, какъ хриплый ея голосъ сначала раздавался на дворѣ, потомъ на улицѣ и наконецъ замолкъ.

— Вотъ путанная-то! проговорила про Лукерью послѣ ея ухода Анфиса.

— Порченная она, дѣвушки, просто порченная, сказала Акулина. — Съ порчи и пьетъ. Бѣдная… Ну, куда она потомъ дѣнется, когда деньги пропьетъ и вытрезвится?! прибавила она, тяжело вздохнувъ, и съ сожалѣніемъ покачала головой.

ХХXVI

Отработали женщины и второй день на тряпичномъ дворѣ. Вечеръ былъ ясный, холодный и обѣщалъ еще болѣе холодную ночь, съ морозомъ поутру. Ночь эту женщины ожидали съ безпокойствомъ и готовились хоть какъ-нибудь расположиться въ сараѣ на ночлегъ такъ, чтобы было потеплѣе. Получивъ дневной расчетъ за заработокъ, онѣ попытались узнать у прикащика, не пуститъ-ли хозяинъ переночевать ихъ хоть въ кухню своего дома, но получили отказъ.

— Ну, вотъ еще что выдумали! Да что у хозяина-то для васъ постоялый дворъ, что-ли! Мы нанимаемъ народъ поденно безъ квартиры и харчей, да и въ сараѣ-то позволяемъ ночевать только изъ милости, а вы ужъ и въ кухню захотѣли. Въ горницы хозяйскія вамъ еще не влѣзть-ли! сказалъ онъ.

— Да ужъ очень холодно, голубчикъ, ночью-то. Смотри, вотъ и теперь морозить начинаетъ.

— Въ холоду-то блохи меньше ѣдятъ. Всякая мелкопитающаяся тварь — она холоду боится.

— Гдѣ ужъ, милый, тутъ блохъ разбирать! Пусть жрутъ. Только-бы самимъ-то не околѣть.

— Ну, идите на постоялый. Постоялый дворъ тутъ недалеко.

— Да изъ какихъ доходовъ на постоялый-то? Вчера вонъ въ обрѣзъ ѣли, не сытно, не голодно, а и то по одиннадцати копѣекъ проѣли, да по три копѣйки на чаю пропили, а двадцать копѣекъ и всего-то получаемъ.

— Вы-бы еще кофею захотѣли.

— Да вѣдь холодно, болѣзный. Утречкомъ проснулись — окоченѣли, руки, ноги не разгибаются, такъ какъ не погрѣться.

— Такъ-то оно такъ, согласился прикащикъ и прибавилъ:- Да вѣдь и на чай хватило и шесть копѣекъ еще на рукахъ осталось, такъ о чемъ-же разговаривать! Вотъ изъ шести-то копѣекъ по пяти за ночлегъ и заплатите. Копѣйка еще Богу на свѣчку останется.

— Что ты, милостивецъ! Развѣ можно все до копѣйки тратить! А что у насъ для переду-то? Надо тоже про запасъ оставить.