— У тряпичниковъ работать, да про запасъ оставлять, такъ больно жирно будетъ.

— А какъ-же иначе?

— День прошелъ, сыта, жива — ну, и ладно.

— Нѣтъ, кормилецъ, произнесла Акулина. — Вѣдь намъ всѣ праздники-то на Пасхѣ безъ работы жить, такъ надо и о запасѣ подумать. Вотъ тогда волей-неволей на постоялый пойдешь. Куда приткнуться-то? Да пить, ѣсть надо. А заработковъ никакихъ. Вѣдь у васъ на Пасхѣ работы не бываетъ?

— Въ пятницу на страстной недѣлѣ дѣйствительно дворъ запираемъ, потому нужно-же и намъ покой имѣть, ну, а на четвертый день Пасхи приходите.

— Такъ вотъ, видишь, пять дней безъ работы. Да надо тоже передъ Пасхой-то въ баню сходить, самой помыться да и пообстираться малость — и вотъ опять деньги. Здѣсь вѣдь не деревня, сказывали, что и за баню нужно деньги платить.

— А то даромъ, что-ли! Само собой, за баню пятачокъ подай.

— Мало пятачка-то, подхватила Анфиса. — Ежели съ вѣничкомъ, то еще копѣйку подай, да мыла хоть на двѣ копѣйки. А какъ безъ вѣника и безъ мыла мыться и тереться! Вотъ онѣ и всѣ восемь копѣекъ.

— Восемь копѣекъ за баню! — воскликнула Акулина, не бывавшая въ Петербургѣ. — Боже милостивый! Да вѣдь это разоренье! Вотъ видишь, кормилецъ! А ты говоришь: идите на постоялый дворъ.

Прикащику надоѣло слушать бабьи разговоры о денежныхъ разсчетахъ. Онъ разсердился и воскликнулъ:

— Да что вы передо мной-то бобы разводите попусту! Словно я вашъ батька. Вамъ даденъ сарай для ночевки, а не любъ онъ, такъ гдѣ хотите, тамъ и ночуйте.

Прикащикъ махнулъ рукой и ушелъ. Женщины стали переговариваться, ужъ не идти-ли и въ самомъ дѣлѣ отъ такого холоду ночевать на постоялый дворъ. Однѣ стояли за постоялый дворъ, въ томъ числѣ и Анфиса, другія были противъ постоялаго двора и рѣшили ночевать въ сараѣ. Рѣшили ночевать въ сараѣ и Акулина съ Ариной.

— Подъ мѣшки съ тряпками забьемся, какъ вонъ вчера Лукерья сдѣлала — и въ лучшемъ видѣ будетъ. На ноги тоже мѣшки съ тряпками. Богъ поморозитъ, Богъ и согрѣетъ, весело говорила Акулина, чтобы ободрить нѣсколько пріунывшую Арину.

Ужинали опять всѣ женщины вмѣстѣ, въ складчину, также запивали ѣду водой изъ ковша, взятаго у хозяйской кухарки, какъ и вчера, но когда пришлось укладываться на ночлегъ, Анфиса и двѣ другія демянскія женщины отправились ночевать на постоялый дворъ.

Оставшіяся на дворѣ стали устраиваться въ сараѣ, чтобы хоть какъ-нибудь потеплѣе провести ночь.

— Шалашъ мы изъ мѣшковъ съ тряпьемъ сдѣлаемъ — вотъ что я придумала, говорила Фекла — демянская женщина съ скуластымъ лицомъ. — Одни мѣшки поставимъ стоймя на манеръ каморочки, а сверху доски положимъ и на доски опять мѣшки, да подъ мѣшки-то въ каморку и залѣземъ. Ляжемъ потѣснѣе, сверху, у кого что есть, всѣ сообща укроемся и ладно будетъ. Влѣземъ туда, да и опять мѣшками завалимъ себя. Такъ тепло будетъ. Тряпка вѣдь она грѣетъ. Давайте, дѣвушки, укладываться.

Всѣ женщины принялись ставить мѣшки, какъ говорила Фекла. Черезъ нѣсколько времени кой-какое подобіе шалаша было готово и женщины стали подлѣзать подъ него и укладываться на ночлегъ.

— Заваливай теперь скорѣй, Акулинушка, мѣшками четвертую-то сторону, заваливай, да и сама влѣзай къ намъ! командовала Фекла. — Вотъ такъ!.. Видишь, какъ хорошо теперь. А надышемъ, такъ еще лучше будетъ. — Ну, что, хорошо? спрашивала она лежавшихъ вмѣстѣ съ ней подъ мѣшками товарокъ. — Видите, какъ я ладно придумала! Вотъ ужъ подлинно, что вѣкъ живи и вѣкъ учись.

— Ладно-то ладно, отвѣчала Акулина: а только ужъ духъ очень отъ тряпокъ.

— И, милая! что тутъ духъ! Было-бы тепло да безъ обиды. А къ духу принюхаемся. Духъ вѣдь онъ только съ первоначала, а потомъ, какъ заснешь — и не слышишь никакого духа.