Пока следак возился с писаниной, я отозвал в сторонку Загоруйко.

— Слушай, Валентин, ты слышал наш разговор с этим? — я кивнул в сторону следака в синем мундире. — Лесником?

— Ну да… — кивнул тот. — Александр, если ты хочешь знать мое мнение, то я считаю, что шпиц все-таки надо было изъять, по крайней мере, чтобы исключить его из вещдоков после проведения комплекса исследований по нему. Но, согласно ведомственному приказу, старшим оперативной группы является следователь, и он вправе…

— Стоп, Валёк, половые проблемы нашего Федора Леонидовича меня мало волнуют. Ты просто помажь дактилоскопическим порошком шприц. Глянь на предмет пальчиков.

— Александр, — эксперт со спокойствием заправского лектора снова затянул свою процессуальную шарманку. — Я не имею права самостоятельно, без протокола следователя или лица, производящего дознание, собирать вещественные доказательства и…

— Да пофиг на доказательства, — приглушенно шикнул я на Загоруйко. — Ты мне баланду не трави. Просто сделай красиво — помажь пузырик и всё. Делов-то…

— Без протокола? — вытаращился на меня Валентин, линзы очков делали его глаза еще больше.

— Без протокола.

— А так можно?

— Нужно, Валя!..

— Ну не знаю… — замялся тот. — Это ж нарушение процессуальных норм…

— Валентин, ну это как будто твоя мама сейчас сказала, — хитро прищурился на него я. — Кажется, я даже голос её слышал.

— М-м… В каком это смысле? — насторожился Загоруйко.

— Мне кажется, что ты живешь только по ее указке.

— При чем тут это? — Валентин поморщился, будто вспомнил что-то неприятное, но тут же снова натянул на лицо свою привычную флегматичность.

— При том, что мама у тебя во всем рулит. В твоих поступках, в повседневной жизни, в принятии тобой важных и не очень важных решений.

— Не понял, Александр, — одна бровь эксперта поползла вверх.

Зацепил я его такими высказываниями.

— Ну вот смотри… можно сказать, что некий надзирательный образ матери проецируется у тебя сейчас в нормы процессуального законодательства. Которые ограничивает твои действия и не дают самостоятельно принимать решения. И так происходит в любой сфере — ты неосознанно представляешь себе некие ограничения, связывая их с образом матери.

Я высказывал очевидные постулаты психологии моего времени, но сейчас это выглядело очень необычно и авторитетно. К психологу в СССР никто не ходит, не принято. Да и сама психология перестала в Союзе считаться лженаукой не так уж давно. И Валентин слушал меня — смотрел в сторону, но слушал явно очень внимательно.

— Вот смотри… — продолжал я наседать. — У тебя девушка есть?

— Девушки у меня нет, — проговорил Валя, причем теперь уже охотно.

Значит, проникся моими словами и пытался понять мысль, которую я хотел до него донести. Надеюсь, он интересовался не из научного любопытства.

— Во-от! — я поднял палец вверх. — А почему нет?

— Ну-у… Как-то не сложилось.

— А я тебе скажу почему, — заговорщически проговорил я.

— Почему? — затаил дыхание Валя.

Все же он оказался не робот, и этот вопрос его тронул.

— Потому что, лишь только ты посмотришь на девушку, у тебя сразу в голове всплывает фраза: «А что скажет мама?» Я прав?..

— Да, — ошарашено кивнул Загоруйко. — Но откуда ты знаешь? Как? Погоди… Стоп… Я, кажется, понял… Ты специально обученный человек…

— Что?

— Ты… — он сглотнул, — внедренный сотрудник КГБ.