— Ну так у лица все прилично, — пожал я плечами, потирая подбородок и показывая гладкость выбритости. — Орган тоже в порядке. Разберемся, товарищ майор.

— Разбирайся, Саша, разбирайся, — Кулебякин придвинулся ко мне поближе и заговорщически прошептал: — Я тебе по секрету скажу, Морозов… Ухожу я скоро. Дай бог все срастется, тьфу-тьфу…

— На пенсию? — удивился я.

— Типун тебе на язык, какая пенсия? Я еще ого-го, — и Кулебякин снова посмотрел в раскрытую дверь своего кабинета, где на фоне окна соблазнительно вырисовывался точеный силуэт моей одноклассницы. — Туда собираюсь… — шеф ткнул пальцем в небо.

— Вот теперь вам типун на язык, — покачал я головой. — Рано вам еще о смерти думать.

— Тьфу ты, Морозов! — уже почти по настоящему плюнул начальник. — Ты что хоронишь меня?

— Ну так вы выражайтесь яснее, Петр Петрович. А то тычете в небо, будто помирать собрались. Этот жест имеет только два значения: на облачко вознестись или в Политбюро попасть. И первый вариант, хочу заметить, более реалистичный.

Кулебякин не выдержал и выпалил разом:

— В Угледарск меня забирают, Саша. Начальником городского ОВД. На повышение!

И тут же, опомнившись, прикрыл рот рукой. А я с удивлением посмотрел на него — а потом перевёл взгляд на дверь его кабинета, на котором блестела именная табличка.