— Я буду верить.

— Этому надо учиться.

— Ты можешь научить меня?

Джильберт оглядел комнату и сказал:

— Твой отец убьет меня, если обнаружит тебя со мной.

— Значит, ты боишься.

— Нет, этого я не боюсь. Что-то мне говорит, что я должен открыть твою душу для Господа. Такова Его воля.

— Когда ты будешь приходить сюда молиться, я буду здесь. Ты обучишь меня.

— Пусть будет так.

Они преклонили колена, и он стал учить ее молитве.

Так все началось.

Каждый день, придя на молитву, он встречал ее в этой комнате; она быстро усваивала правила обряда. Джильберт сказал, что ей нужно христианское имя, и предложил называться Магольт — вариант Матильды.

— Так называли жену величайшего норманна, завоевавшего Англию и принесшего процветание этой стране и благополучие всем норманнам, таким, как я, которые теперь владеют этой страной.

Девушке понравилось имя, и она с радостью согласилась носить его. Она жила молитвенными встречами с Джильбертом и стала прилежной христианкой. Закон любви к ближнему она приняла всей душой. Убеждать ее в том, что любовь лучше войны, не было необходимости. Войны несут людям бесконечные страдания, и, как женщина, все радости которой сосредоточены в муже и детях, она восставала против страданий и потерь близких в этом бессмысленном занятии. Магольт стала убежденной христианкой. Джильберт задумался, что ждет его, когда эмир узнает, что он обратил его дочь в свою веру. А девушка, прерывая его размышления, забрасывала его вопросами:

— Христос умер за тебя на кресте. А ты готов умереть на кресте за него?

— Я готов умереть за Господа нашего.

— Верно ты говоришь! — удивлялась девушка. — Если отец только узнает, что мы проводим время вместе, он придумает тебе такую смерть, что будет пострашнее распятия на кресте. А ты не испугался, учишь меня и сделал из меня христианку.

— Я вывел тебя к свету, Магольт. Но если будет Божья воля, чтобы я разделил участь его единственного сына, я приму ее не дрогнув.

Через поклонение Богу Джильберта дочь эмира пришла к поклонению самому Джильберту.

Однажды она сказала ему:

— Рабы-христиане задумали бежать. Я знаю это.

— Ты же не понимаешь их языка.

— Зато я понимаю, что говорят их глаза. Они хотят бежать и сделают это.

— Как думаешь, удастся им это?

— Если не удастся, мне страшно за них. Но они будут пытаться. — Тут она вся задрожала. — А ты, Джильберт? Если они устроят побег, ты уйдешь с ними?

— Это мой народ.

— Если ты уходишь, я ухожу с тобой.

— Что ты, Магольт, тебе нельзя!

— Если рабы могут бежать, могу бежать и я.

— Нет, Магольт, ты дочь своего отца. Тут твой дом.

— Я теперь христианка. Мой дом теперь за морем в твоем Лондоне.

— Нет-нет. Ты не можешь бежать с нами.

— Ты должен взять меня с собой.

— Да как это сделать?

— Ты можешь жениться на мне. Я буду хорошей христианкой и матерью твоих сыновей.

— Это невозможно. Об этом даже думать тебе не стоит.

— Я не могу запретить себе думать. Рабы собираются бежать, ты уходишь с ними, я тоже хочу пойти с вами.

— Тебе это нельзя.

— Значит, раз ты уходишь… мы должны расстаться?

— Если мне предстоит уйти, значит, должны.

— Этого я не вынесу, — сказала она твердо. — Я отправлюсь с тобой. Джильберт, не оставляй меня здесь, иначе я умру.