Впереди вниз шла узкая дорога, от которой кривые тропинки поднимались по другую сторону в гору. Только теперь Тамарин заметил, что на невысокой горе стоят большие несимметричные здания. Он догадался, что это и есть Университетский городок, и, быстро перейдя дорогу, стал подниматься по тропинке. Над его головой разорвался снаряд. «Кажется, я попал к штурму?» – подумал он. К зданию бежали люди с винтовками наперевес. «Эх, дурачье! Как идут! Ведь их сметут пулеметным огнем!..»

Впереди нападавших человек в куртке, с необыкновенно четкими, как в кинематографе, движениями, по-видимому, в отличие от других, знал толк в такой войне. Пробежав шагов двадцать, он оглянулся, что-то закричал и припал к земле. Не все сделали то же самое. В ту же секунду затрещали пулеметы. Выждав с минуту, человек в куртке, изогнувшись, бросился зигзагом вперед, откинув далеко назад правую руку с гранатой. Некоторые из бежавших за ним людей повалились. Тамарин ахнул и побежал за ними, на бегу выхватывая саблю. «Ребята!.. Todos para uno!.. Lenin dos dos!» – закричал он не своим голосом. Раздался сильный взрыв. Тамарин метнулся в сторону, выронил саблю, поднял обе руки и упал. Раскаты взрыва, затихая, слились с пулеметным огнем.

По дороге он смягчился и, когда автомобиль подъезжал к санаторию, уже был готов сократить Наде срок наказания до одного дня: «ведь больше всего наказываю самого себя». Однако настроение у него хорошим не стало. «Из визита проклятого Вислиценуса может выйти большая неприятность: за мной уже, конечно, следят!» Он сам сначала этому не поверил, затем, поверив, ужаснулся, затем снова не поверил: «Вздор! Что я сделал? Кого может интересовать Надя?.. Но вообще все плохо, очень плохо, очень плохо!..»

Мысли Кангарова перешли на здоровье. Он значительно увеличился в весе, много ел, объясняя Наде, что у него ложный аппетит. Врач санатория говорил, что лучше бы не слишком полнеть, однако беды большой нет: главное нервы, нервы. «Посмотрел бы я на него самого, какие у него были бы нервы, если бы он оказался в моей шкуре», – с горькой улыбкой подумал Кангаров, разумея не то политические огорчения, не то Елену Васильевну, которая, наверное, откажет в разводе, не то состояние своего здоровья. В последнее время он очень опасался рака и все к себе присматривался: не появилось ли где какое-либо подобие опухоли? «Почему же вы думаете, что у вас рак?» – спрашивала Надя. «Ты, детка, вероятно, и вообще не слышала, что сорок восемь лет – это раковый возраст? Возраст, особенно предрасположенный для рака». – «Действительно, не слышала, но ведь не вам одному сорок восемь лет» («ох, больше»). – «Глупышка, с тобой нельзя серьезно разговаривать. Я тебе куплю куклу». «Да, разумеется, ревновать было бы недостойно и ее, и меня: она чистый ребенок, – подумал Кангаров, входя в подъезд, – пожалуй, можно заговорить и сегодня».

«Что, давно, конечно, все пообедали?» – спросил он швейцара. «Пообедали, господин посол, но повар ждет господина посла». – «Напрасно: оставили бы мне просто что-нибудь холодное», – отрывисто сказал Кангаров. Он в душе надеялся на ответ: «Все другие пообедали, но мадемуазель Надин ждет господина посла». Кассирша спрятала бумаги в ящик, ласково улыбнулась и спросила: «Господин посол не промок? Скверная погода, хотя, я уверена, еще будут превосходные дни, как всегда у нас в этом месяце».