Они долго пробыли в комнате: последняя встреча с Питером, разлука навсегда. Наконец Эд Вильсон помог жене подняться и, взяв Пакстон за руку, повел женщин к выходу, в солнечный апрельский полдень. Но жизнь отныне потеряла всякий смысл. Не важно, куда ты направлялся и откуда, что ты делал, что говорил, ведь Питера не было.

Они шли медленно, возвращаясь домой. На катафалке осталось тело Питера, этой ночью его перевезут в другое место, куда придет Пакстон и проведет всю ночь, прощаясь с любимым. Неужто в этом ящике ее Питер? Она опустилась у гроба на колени, коснулась дерева, провела по латунным ручкам кончиками пальцев.

– Привет, – прошептала Пакстон, – это я.

– Я знаю. – Она почти слышала голос, такой знакомый, глаза, глаза Питера, волосы, губы, она целовала их всего неделю назад. И то же лицо в ящике, к которому она припала. Лицо парня. которого она любила, – там, в ящике. Кто‑то захочет, чтобы она поверила, что Питера нет с нею. – Ты в порядке? – Питер спрашивал ее, а она лишь качала головой, в ее глазах стояли слезы.

Не могло ей быть хорошо, и не будет. Когда умер отец, было то же самое. Когда теряешь того, кого любишь, начинаешь верить лишь в печаль утраты, боль. Какая‑то часть тебя навсегда останется израненной, уязвимой, в глубине себя ты всегда будешь ощущать это.

Долго Пакстон стояла на коленях, чувствуя, что он рядом, желая найти покой, но не обретая его. Только боль утраты, злость на того парня, который «случайно» спустил курок. «Дружеская перестрелка»… Даже фраза какая‑то бестолковая, как будто что‑то меняло или оправдывало, что Питер был убит американцем, а не солдатом северо‑вьетнамского ополчения.

В понедельник состоялась панихида, она была короткой. Сообщение о смерти Питера появилось на первой полосе «Сан» и еще нескольких газет. На панихиду пришли многие одноклассники, друзья, родственники, даже учителя. Пакстон была представлена как невеста Питера. Они ведь были почти женаты. И как никогда ранее, Пакстон ревновала Габби. Если бы у нее был ребенок от Питера, в ее жизни навсегда осталась бы часть его.

Сейчас ей двадцать два… двадцать два ей, влюбленной в Питера с восемнадцати, она жила с ним три года. Только теперь Пакстон поняла, что Питер навсегда в ее сердце.

Еще один день она провела с Вильсонами, но на следующий, почувствовав себя чужой, ненужной, вернулась в Беркли. Вероятно, ее возвращение было бессмысленным. Она безнадежно отстала, ее академическая карьера была под угрозой. Защита диплома в июне стала невозможной, впрочем, Пакстон сейчас волновало не это.

В мае она взяла академический отпуск, к лету она должна была рассчитаться со всеми долгами. Как‑то ей позвонил ее брат.

Пакстон так давно не слышала его голоса, что сначала не могла разобрать, с кем говорит. Но акцент выдал его.

– Привет. – Пакстон наконец узнала голос брата.

– Что‑то случилось? – Теперь она реагировала на телефонные звонки только так. С тех пор как месяц назад умер Питер, Пакстон не ждала ничего хорошего от них и была спокойна, только когда никто не звонил.

– Нет… я. – Он запнулся, лгать не хотелось. Они были не слишком уж дружны, и, как говорить с Пакстон, он не знал. – Мама просила меня позвонить.

– Она больна? – Или что‑то с Аллисон, или с малышкой, Пакстон не могла представить, что же случилось, она ждала.

– Нет, мама в порядке. – Он не знал, что сказать, помедлил, но выхода не было. – Пакстон, Квинни… – Ее сердце дрогнуло, ей хотелось немедленно положить трубку, она не желала знать.