Девушка потихоньку успокоилась. Она была ровесницей Пакстон, миловидна на лицо, невысока и коренаста.

– Вы учитесь в Калифорнии?

– Да – Вы уже закончили? – с уважением поинтересовалась девушка.

Пакстон отрицательно покачала головой.

– Нет, еще нет. – Она не стала объяснять, что приехала попрощаться с родными перед отъездом во Вьетнам. Первой обо всем надо рассказать матери. Пакстон помогла девушке донести покупки до кухни и немного поболтала с ней по дороге. Мать пришла через полчаса.

Пакстон показалось, что мать постарела, хотя волосы ее были безупречно уложены и держалась она так же прямо, как и всегда. Но лицо было уставшим, появилось много новых морщин со времени их последней встречи полгода назад. Мать, однако, сказала, что чувствует себя хорошо, и заметила, что Пакстон похудела. Затем попросила Эммали принести чай и печенье с корицей в гостиную.

После первых глотков Беатрис Эндрюз внимательно посмотрела на дочь и спросила, что ее привело домой. Она была достаточно умна, чтобы подозревать в этом путешествии более серьезную причину, чем дружеский визит. Она прекрасно знала:

Пакстон не любит приезжать домой и без особых оснований этого не делает.

– Ты выходишь замуж? – продолжила она. В ее голосе преобладали две интонации: первая – разочарование, потому что парень, который должен стать мужем дочери, не южанин, а вторая, наоборот, – радостная, как‑никак дочь становилась невестой. Пакстон только отвела взгляд.

– Нет. Боюсь, этого уже не произойдет, – произнесла она ровным голосом, и мать почувствовала неладное. Однако Пакстон не хотела говорить большего.

– Ты перестала видеться с этим парнем? – Мать всегда называла Питера «этим парнем». Пакстон усмехнулась. Он погиб два месяца назад, и первая волна тоски уже начала спадать. Остались тупая боль и печаль, которые останутся навсегда. Она могла жить, и никто не знал, как ей тяжело и горько, кроме, может быть, Вильсонов и тех, кто испытал на себе ужас потери любимого. По какой‑то странной причине сейчас, когда она собиралась во Вьетнам, она почувствовала себя лучше, хотя боль не покидала ее.

– Я… ох… – Она судорожно подыскивала слова. – Это немного трудно объяснить. Это не важно, это не важно, мама. – Она не могла представить, что мать может разделить с ней горе, и не говорила правду. Повторять все снова слишком тяжело. Он погиб, вот и все.

– Что‑то не так? – Беатрис Эндрюз не позволит лгать, ее испытующий взгляд заставил Пакстон сжаться. Нет, избежать признания не удастся. – Что случилось?

– Он… – Пакстон прислушалась к тиканью старинных дедовских часов в углу комнаты и сосредоточила взгляд на гардинах, чтобы не смотреть на мать. – Его отправили во Вьетнам… его убили в Дананге в апреле.

Последовало молчание. Пакстон почувствовала, как ее глаза наполняются слезами, и вдруг заметила, что мать встала. Пакстон в удивлении повернулась к ней, и женщина, с которой они всегда были чужими, вдруг села рядом и заплакала.

– Прости меня… Я представляю, что ты испытала… Как это ужасно. – Мать обняла Пакстон, и вдруг Пакстон обнаружила, что рыдает на ее плече; она плакала над Питером снова и снова; она плакала над братьями Кеннеди, над Квинни, над Мартином Лютером Кингом, даже над папой. Зачем они умерли?

Почему все уходят? Зачем он полетел на самолете в грозу?

Почему они не поженились с Питером вовремя? Она пыталась рассказать матери, что пережила за последнее время, но слова путались, и мать покрепче прижала ее к себе, чего никогда не делала. Пакстон вспомнила Квинни.

– Почему ты ничего не сказала мне? – В словах матери был легкий упрек.