– Не знаю. Может быть, если бы я сообщила, его смерть стала бы совсем реальным фактом, а мне хотелось верить… Я думаю, у меня просто не было сил.

– Какой удар для его семьи.

– Его сестра Габби родила ребенка через два месяца после его смерти и назвала его Питер.

Пакстон снова заплакала: у нее самой никогда не будет детей. Они провели так несколько часов: плакали, потом пили чай, снова плакали. Наконец Пакстон обняла мать и поблагодарила ее, в первый раз они были вместе.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – призналась Беатрис. – Я помню, что пережила, кода умер твой отец… Я была ошарашена, сбита с толку и испытала такую тоску. Пройдет много времени, Пакстон, прежде чем все это уляжется. Но помнить это ты будешь всегда, не каждый день и каждую минуту, Но каждый раз, когда ты подумаешь о нем, будешь чувствовать пустоту, которая осталась, когда он ушел. – Она похлопала по руке дочери. – Однажды появится кто‑то другой, у тебя будут муж и дети, но ты всегда будешь помнить его и всегда будешь его любить.

Пакстон не стала говорить, что она не может представить другого мужчину в своей жизни или детей, которые будут не от него, но мать была права в том, что она все время будет любить Питера. Однако тут же мать задала вопрос, который сейчас был неуместен:

– Теперь ты вернешься домой, дорогая? Тебе уже незачем оставаться в Калифорнии.

Они все‑таки победили. Она вернется домой. Ее роман с «этим парнем» закончился. Пакстон повела головой и помедлила, чтобы найти правильные слова. Ей не хотелось причинять боль матери. Мать проявила сочувствие, в котором она так нуждалась и за которое была очень благодарна. Пакстон не хотелось огорчать ее, но выбора не было.

– Вчера я ушла из колледжа.

«Из дома, – добавила она про себя, в котором они счастливо жили с Питером – Я оставила все… Чашу терпения переполнило убийство Роберта Кеннеди, я не могу больше выносить безумство, творящееся в этой стране, ни минуты больше. Поэтому уезжаю туда, где безумства больше, но там безумство войны, на войне как на войне».

– Ты ушла по собственному желанию? – Мать была потрясена, она, как никто другой, знала, что Пакстон не привыкла сдаваться.

– Я больше не в состоянии учиться. Я могу проторчать там еще десять лет, но не напишу больше ни одной работы и не сдам ни одного экзамена. Все это утратило какой‑либо смысл. Я даже не могу припомнить, зачем мне во что бы то ни стало нужно было закончить учебу.

– Но ведь тебе остались только выпускные экзамены, – совсем растерялась мать, вдруг ей подумалось, а не повредилась ли Пакстон в рассудке. – Пакстон, ведь ты можешь закончить даже со средними отметками. Не бросай на ветер все, что сделала за эти годы. Ты же всего в нескольких дюймах от финиша.

С несчастным видом Пакстон поддакивала ей. Конечно, мать была права. Но она не могла учиться, не могла предпринимать для этого никаких усилий.

– Я знаю. С тех пор как Питер умер, я не могу думать как все. Когда он уехал в январе в учебный центр, я не смогла написать ни одной работы.

– Все это понятно. Может быть, тебе стоит перевестись сюда и сдать экзамены здесь? Потом ты бы могла работать в газете. Знаешь, как ты понравилась в редакции. – Мать пыталась помочь ей, и Пакстон стало жаль ее. У матери и в мыслях не было того, что собиралась ей сообщить Пакстон.

– Мама. – Пакстон дотянулась до ее руки и погладила ее с благодарностью за сочувствие. – Я нанялась на работу вчера. – Она сказала это как можно мягче.

– В Сан‑Франциско? – Беатрис Эндрюз изменилась в лице.