В длинный мундштук аккуратно вставив сигарету, Верейский прикурил от вынутого из костра прутика.

— Ушицы свеженькой захотелось?

— Ушица — это так… Приложение. Дней через пять — семь придут сюда баржи с трубами и горючим. До Гудыма — не дотянут. Не успеют вернуться. Придется разгружать здесь.

— В воду?

— За пять дней мы здесь такую площадку отгрохаем. И кран поставим, и емкости…

— За пять дней? — удивился Верейский.

— Больше не отпущено. На Севере все время — ножки по одежке.

— Пора бы уж и по ножкам одежку. Давно пора. Аврал — это крайность, а вы его в норму…

«Смотри, как судит. Апостол! Чего-чего, а критиковать научились…» Однако и на сей раз Бурлак почему-то спрятал неудовольствие, смиренно спросив:

— Где же вы обитаете, Борис Александрович?

— Рядышком. Пост гидрологов знаете? — Бурлак согласно кивнул. — Там и живу. Напарник с женой сейчас в отпуске. За три года отгуливают. Дай бог, к январю воротятся. Кукую в одиночестве. Приметил ваш катерок у мыса и двинулся.

— Давно в этих краях?

Старик вздохнул. Выбил окурок из мундштука. Продул его, сунул в карман стеганки. Наморщил лоб, припоминая.

— У гидрологов с пятьдесят шестого. А до этого дорогу строил здесь же… — Перехватил взгляд Бурлака. — Да-да. Ту самую…

— Так вы…

— Угу. Была жена — скончалась шесть лет назад. Сын учится в Ленинграде.

— Почему не уехали сразу… в пятьдесят шестом? — спросил Бурлак.

— Куда? Родню растерял. Друзья… — пожал плечами. — Не год ведь. Почти восемнадцать лет. Сперва думал, выправлю документы, спишусь… Потом пораскинул умом… Зачем? В самом деле — зачем? Кому я нужен там? Да и отвык… Север люблю. Работа не в тягость. Времени свободного предостаточно. Река и лес. Чего ж еще?

Бурлак слушал неторопливую речь старика, а сам прикидывал в уме: «Восемнадцать плюс двадцать четыре — сорок два. Сколько же ему…»

— Чужие года, как чужие рубли, лучше не считать. Семьдесят четыре мне, — спокойно проговорил Верейский. — Семьдесят четыре. Гидрологом стал по нужде. А так — строитель. Последние два года перед… — вздохнул протяжно. — Начальник стройки…

По мере того как он говорил, в душе Бурлака росло и росло необъяснимое чувство собственной причастности к судьбе этого человека и виновности в случившемся с ним.

— …Ни о чем не жалею. Наверное, и в самом деле нет худа без добра. Вынужденное приземление на берегу мало кому известной речки дало мне редкостную и драгоценную возможность осмыслить пережитое…

«Ни обиды, ни горечи. Закален? Настолько мудр, что сознает мизерность и быстротечность личного в общем?..» — раздумывал Бурлак, слушая негромкую и внешне очень будничную исповедь.

— …Этот сумасшедший галоп современной жизни отнимает у человека силы и время, так нужные ему для раздумий. Тупеем потихоньку. Все реже и слабее желание разобраться в себе и в окружающем. Даже тот, кто еще не иссяк духом, не омашинился, все чаще неясное, наболевшее отодвигает, откладывает на потом, хотя и знает, что никакого «потом» — нет. Поколение за поколением спотыкаемся, падаем и расшибаем лбы на одном и том же, не поспевая приостановиться, попытаться убрать камень преткновения.