— Значит, нужен совет? — каким-то странным, звонким и клекочущим голосом жестко и неприязненно переспросила она. — А за ценой не постоим?..

И снова он сделал вид, что не приметил неприязни в ее словах. Ответил примиряюще спокойно и глухо:

— Не постоим…

И оба умолкли.

Надолго умолкли, занятые мыслями об одном и том же…

О своем муже Сталина знала, наверное, все или почти все. Знала о его кутежах. На окраине Гудыма в лиственничной рощице Феликс Макарович построил для высоких гостей небольшую гостиничку с финской баней, с камином и прочими увеселительно-развлекательными атрибутами. Там он и развлекался. Возвращался оттуда на свету, хмельной, зацелованный и выжатый до корочки. Насквозь пропахший коньяком, чужими духами, пудрой и потом. Утром он лебезил, заигрывал, плел несусветную чепуху о каких-то деловых переговорах. Она грубо обрывала эту жалкую болтовню и уходила.

Ее давно не трогали, не возмущали, не угнетали похождения мужа: привыкла, притерпелась, смирилась. Не судила. Не скандалила. Делала вид, что не примечает, не знает, не слышит молвы. Непоказное спокойствие и веселость Сталины вводили в заблуждение недоброжелателей Феликса и не раз спасали того от заслуженного возмездия. Вот за это «понимание» любил и ценил свою жену Феликс Макарович.

Да, любил, как это ни покажется странным. И уйди сейчас Сталина от него, Феликсу Макаровичу было бы очень худо… К каждому празднику, к годовщине свадьбы, ко дню рождения он одаривал Сталину дорогими подарками, не жалел для нее ласки и был с ней всегда откровенен. И если бы она вдруг спросила о его любовных утехах, Феликс Макарович наверняка без утайки поведал бы, с кем, где и когда.

Сталину он не ревновал, не выслеживал, не выспрашивал, не вынюхивал и не упрекал. И женщина вела себя раскованно и дерзко, а свои случайные любовные связи не считала грехопадением и никогда не раскаивалась в содеянном.

Она тоже любила Феликса странной, непонятной любовью, понимала его, угадывала малейший сшиб в настроении, предвосхищала желания. Правда, иногда на нее накатывали приливы ярости. Тогда она могла сказать мужу такое, что у того от бешенства пересыхала глотка, сами собой сжимались кулаки, и он с великим трудом перемогал желание прибить, задушить эту бабу. Приливы этой необузданной ярости у Сталины всегда появлялись вдруг. Так случилось и теперь. Глядя на огромного багроволикого мужа, с причмокиванием и пришлепыванием сосущего сигарету, Сталина вдруг подобралась, как перед прыжком, и:

— А ты подонок, Феликс.

— Что? — спросил он, едва не проглотив сигарету.

— Подонок, говорю, ты. Стопроцентная дрянь. Не успел вызволить друга из беды и тут же потребовал плату за свое благодеяние.

— Какую плату? Чего ты плетешь?! — мигом взъярился Феликс Макарович, угрожающе надвигаясь на жену.

Но Сталина, словно не примечая гнева и угрозы в голосе мужа, завернула еще круче, еще обидней:

— Представляю, что Максим подумал о тебе, когда ты потребовал от него взятку за спасение. Боже мой! Стыдобища! Мой муж и… такое дерьмо.

— Перестань лаяться! Или я вытряхну из тебя…

— Ха-ха-ха! Ты?.. Вытряхнешь?.. Из меня?..

Шагнула к Феликсу Макаровичу и с размаху сильно и звонко ударила его по щеке…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Будто впервые посаженная в клетку птица, судорожно и слепо металась Мария Федоровна, то и дело защитно вскидывая перед собой руки, чтобы не ушибиться о полки, табуретки и иные предметы, чудом уместившиеся на шести квадратных метрах супружеской половины балка.