Многие виды, образующие это удивительное цветочное море, встречаются только на Тянь Шане. Здесь их родина Они служат великолепным дополнением к столь же уникальной тяньшанской ели, пережившей оледенение…

Впрочем, и растения, широко распространенные в других местах, в соседстве с елями Тянь Шаня выглядят как то по иному. На темном фоне ярко сияют крупные желтые соцветия барбариса, кусты которого достигают двух трех мет ров высоты. Ближе к краю леса прижимаются массивы желтоцветной облепихи. Золотистые, кисловатые ее ягоды будто обклеены вокруг веток, не легко их отделить не повредив. Пожалуй, трудно назвать место, где облепиха встречалась бы в таких количествах, как на Тянь Шане. Листья кустарника подлеска, серебристо белые внизу, создают для мелких его цветов легкий, струящийся фон.

На полянах тяньшанских лесов есть и «королева» цветов – гигантское зонтичное ферула. Свои огромные желты соцветия она раскрывает на конце стебля трехметровой высоты лишь раз в шесть лет.

Ветра нет. Но нет и тишины. Воздух насыщен жужжащими, звенящими, поющими, гудящими насекомыми. Среди них главенствуют пчелы. В этом цветочном море им раздолье. И только одного надо остерегаться мохнатым труженицам – голубого цветка аконита. Взяток его смертелен.

Ближе к вечеру лес затихает. С высот спускается про хлада. Постепенно тускнеют краски цветов. Лес начинает редеть – мы поднялись к его верхней границе. Здесь только отдельные экземпляры елей возвышаются на пьедесталах скал. Они похожи теперь на гигантские свечи. Скалы напоминают грандиозные соборы готического стиля. С исчезновением леса долина мрачнеет.

К перевалу Барскаун.  Теперь внимание привлекает новый феномен. Склоны Барскаунской долины сложены сиенитами и диоритами – породами глубинного метаморфизма, образовавшимися в недрах земли под влиянием очень высоких температур и очень высокого давления. Пройдя через это «горнило», они приобрели исключительную прочность. Такие породы, оказавшись на поверхности, способны долго сопротивляться разрушительному действию текучих вод, мороза, солнечных лучей, ветра. Но разрушению подвластно все. И даже сверхпрочные сиениты и диориты Барскаунской долины…

Навстречу нам приближается мощный шлейф из дикого хаоса каменных глыб, спускающихся с трехкилометровой высоты – с самого гребня долины, к серебристой змейке Барскауна. Это каменный поток, напоминающий реку или ледник. «Река», сложенная камнями. Она не одна в долине. Две или три таких «реки» виднеются впереди, а одну мы не заметили.

Каменные потоки кажутся движущимися. Ощущение их движения и текучести создается поперечными волнами, изгибающимися, образующими концентрические дуги, направленные выпуклостью вниз. Эти потоки камней – ученые называют их «каменными глетчерами» – практически неподвижны. Их форму нельзя считать развивающейся. Это что то вроде памятника великому ледниковому периоду.

Вверх ведет нас лента серпантина. Подъем, поворот, спуск, снова подъем… Один за другим повороты остаются внизу. В отличие от равнинной дороги здесь, в горах, можно близко увидеть и то место, где был уже давно, и то, куда предстоит совсем еще не скоро добраться. Впечатление такое, как будто находишься на верхнем ярусе в очень большом театре. Впрочем, ярус этот далеко не самый последний. Мы взбираемся на Сары Мойнок – перевал через первую каменную стену Терскея, лежащий на высоте трех тысяч шестисот метров.

В песню мотора вплетается жалобный стон. Нелегко брать крутой подъем перед перевалом. Где то, кажется совсем рядом, но намного выше, а потому довольно далеко, на тремя поворотами дороги, застрял какой то грузовик. Его мотор задохнулся в разреженном воздухе. Несколько парней в телогрейках и ушанках столпились вокруг водителя, голова которого исчезла под капотом машины.

– Далеко сырты?

– Да, порядком.