|
.. Рассердятся, наверно, - говорю. - Должно быть, рассердятся. Ведь я уже в четвертой школе учусь. И я тряхнул головой. Это у меня привычка такая. - Эх! - говорю. Это тоже привычка - говорить "Эх!" или "Ух ты!", отчасти потому, что у меня не хватает слов, а отчасти потому, что я иногда веду себя не по возрасту. Мне тогда было шестнадцать, а теперь мне уже семнадцать, но иногда я так держусь, будто мне лет тринадцать, не больше. Ужасно нелепо выходит, особенно потому, что во мне шесть футов с половиной дюйма, да и волосы у меня с проседью. Это правда. У меня на одной стороне, справа, миллион седых волос. С самого детства. И все-таки иногда я держусь, будто мне лет двенадцать. Так про меня все говорят, особенно отец. Отчасти это верно, но не совсем. А люди всегда думают, что они тебя видят насквозь. Мне-то наплевать, хотя тоска берет, когда тебя поучают - веди себя как взрослый. Иногда я веду себя так, будто я куда старше своих лет, но этого-то люди не замечают. Вообще ни черта они не замечают. Старый Спенсер опять начал качать головой. И при этом ковырял в носу. Он старался делать вид, будто потирает нос, но на самом деле он весь палец туда запустил. Наверно, он думал, что это можно, потому что, кроме меня, никого тут не было. Мне-то все равно, хоть и противно видеть, как ковыряют в носу. Потом он заговорил: - Я имел честь познакомиться с твоей матушкой и с твоим отцом, когда они приезжали побеседовать с доктором Термером несколько недель назад. Они изумительные люди. - Да, конечно. Они хорошие. "Изумительные". Ненавижу это слово! Ужасная пошлятина. Мутит, когда слышишь такие слова. И вдруг у старого Спенсера стало такое лицо, будто он сейчас скажет что-то очень хорошее, умное. Он выпрямился в кресле, сел поудобнее. Оказалось, ложная тревога. Просто он взял журнал с колен и хотел кинуть его на кровать, где я сидел. И не попал. Кровать была в двух дюймах от него, а он все равно не попал. Пришлось мне встать, поднять журнал и положить на кровать. И вдруг мне захотелось бежать к чертям из этой комнаты. Я чувствовал, сейчас начнется жуткая проповедь. Вообще-то я не возражаю, пусть говорит, но чтобы тебя отчитывали, а кругом воняло лекарствами и старый Спенсер сидел перед тобой в пижаме и халате - это уж слишком. Не хотелось слушать. Тут и началось. - Что ты с собой делаешь, мальчик? - сказал старый Спенсер. Он заговорил очень строго, так он раньше не разговаривал. - Сколько предметов ты сдавал в этой четверти? - Пять, сэр. - Пять. А сколько завалил? - Четыре. - Я поерзал на кровати. На такой жесткой кровати я еще никогда в жизни не сидел. Английский я хорошо сдал, потому что я учил Беовульфа и "Лорд Рэндал, мой сын" и всю эту штуку еще в Хуттонской школе. Английским мне приходилось заниматься, только когда задавали сочинения. Он меня даже не слушал. Он никогда не слушал, что ему говорили. - Я провалил тебя по истории, потому что ты совершенно ничего не учил. - Понимаю, сэр. Отлично понимаю. Что вам было делать? - Совершенно ничего не учил! - повторял он. Меня злит, когда люди повторяют то, с чем ты с р а з у согласился. А он и в третий раз повторил: - Совершенно ничего не учил! Сомневаюсь, открывал ли ты учебник хоть раз за всю четверть. |
