Затем вступил машинист и принялся давать гудки, сопровождаемые клубами пара. Брюс забросил винтовку за плечо, сдвинул каску на затылок, закурил сигарету и наблюдал за всеобщим весельем. Рядом с ним Андре перевернулся через борт. Его рвало. Затем они въехали в облачность. Внезапно, как из двери открытого холодильника, налетела прохлада. Первые крупные капли упали на щеку Брюса и покатились вниз, унося за собой запах пороха. Дождь смыл пыль с лица Раффи, и оно засияло, как антрацит. Брюс почувствовал, как к спине прилипает китель.
— Раффи, по два человека к каждому пулемету. Остальные — в крытые вагоны. Смена через час. — Он перевернул винтовку стволом вниз. — Де Сурье, можешь идти, ты тоже, Хейг. Я останусь с тобой, Брюс.
— Как хочешь.
Жандармы, все еще смеясь и оживленно разговаривая, полезли в вагон. Раффи подал Брюсу плащ-палатку.
— Все передатчики закрыты. Если я вам не нужен, босс, я бы занялся делом с одним арабом, там в вагоне. У него при себе около двадцати тысяч франков. У меня большое желание показать ему пару фокусов с картами.
— Как-нибудь я объясню им весь твой фокус с королем. Покажу им, что шансы три против одного не в их пользу, — пригрозил Брюс.
— Я бы не стал этого делать, — серьезно заявил Раффи. — Все эти деньги не приносят им радости, одни неприятности.
— Тогда уходи. Я позову тебя. И передай всем, что я ими горжусь.
— Обязательно передам.
Брюс вытащил из-под брезента передатчик.
— Машинист, снизить скорость, пока котел не взорвался.
Движение поезда приобрело более умеренный темп. Брюс поправил каску, затянул потуже плащ-палатку вокруг шеи и свесился через край, чтобы оценить повреждения, нанесенные взрывом ракеты.
— Все стекла выбиты и небольшие повреждения стен, — пробормотал он. — Но все равно, только чудом уцелели.
— Жалкий спектакль вся это война, — проворчал Хейг. — Самым умным оказался тот пилот: зачем рисковать жизнью, если тебя все это абсолютно не касается.
— Он был ранен, — предположил Брюс. — Я думаю, мы попали в него при первом заходе.
Они замолчали, дождь бил им в лица, заставляя прищуривать глаза. Пулеметчики закутались в зелено-коричневые плащ-палатки, все недавние восторги были забыты. «Они как кошки, — подумал Брюс, — не выносят, когда их мочат».
— Уже половина шестого, — нарушил молчание Майк. — Думаешь, успеем к узлу Мсапа до темноты?
— При такой погоде стемнеет уже к шести. — Брюс взглянул на низкие облака. — Я не хочу рисковать ехать в темноте. Это граница расселения балуба, а прожектором пользоваться мы не можем.
— Будем останавливаться?
Брюс кивнул. «Совершенно глупый вопрос», — раздраженно подумал он. Затем понял, что раздраженность является следствием пережитой опасности и попытался загладить вину разговором.
— Мы уже совсем близко. Если тронемся с первым светом, достигнем Мсапа к восходу.
— Господи, как холодно, — поежился Майк.
— Либо слишком холодно, либо слишком жарко, — согласился Брюс. Он понимал, что болтливость — это тоже реакция на пережитое, но остановиться не мог. — Это одна из характеристик нашей замечательной планеты: нет ничего умеренного. Слишком жарко, или слишком холодно; ты либо голоден, либо обожрался; либо всех любишь, либо ненавидишь весь мир.
— Как ты?
— Черт возьми, Майк! Ты хуже бабы! Можешь ты вести разговор, не переходя на личности? — Он чувствовал, что начинает выходить из себя. |