От нежданных минут отдыха люди, трудившиеся весь день на укреплении береговых сооружений завода, теперь потешились без злости, разглядывая понаехавшее начальство, сплетничали, перемывая гостям косточки, не зная, чем заняться. Нелепую заминку и дружное веселье вызвал споткнувшийся ненароком и кувыркнувшийся в пыли кругленький от заметного живота толстячок, инженер Херувимчик. Маленький, аккуратненький, в тёмной тройке и при галстуке, он суетился перед огромной трибуной, сколоченной наспех и теперь устанавливаемой под его командой на дощатом настиле посреди двора двумя здоровяками рабочими. Забегая то с одной, то с другой стороны, толстячок рукой крутил в воздухе виражи и тонким, визгливым голоском понукал затурканных им бедняг, которым к тому же мешала девица в синем платке и с красным покрывалом, мельтеша у них перед глазами и пытаясь набросить покрывало на трибуну, до которой с трудом сама дотягивалась. Снизу её всё время окликали, тянули графин с водой и стаканами еще помощницы.

Кончилось плачевно, Херувимчик оступился, завертелся на земле, вырвал ветер из его беспомощных рук листки бумаги и, разметав, совсем издеваясь, забросил вверх, аж к тем, которые пытались словить их на валу, да не тут-то было. И погнал их расхулиганившийся буян в волны речки, настойчиво и коварно подбирающейся к заводу. А с вала беззаботно неслось:

— Улетел твой доклад, Василий Карпыч!

— Как критиковать нас будешь?

— Крыть-то нечем!

— Матом, матом их крой! Чтоб до кишок пробирало!

— Карпыч-то? Он и слов таких не знает!

— Учиться у народа надо!

И хохотали снова передние ряды, а с ними и все, кто бездельничал.

Привыкший ко всякому от этого весёлого народа, Херувимчик, нисколько не конфузясь, посидел в пыли, огорчённый, с одним оставшимся листком, сплюнул с досады, выбросил и его, ругнулся без злости, будто клятву давал:

— Я вот выдам некоторым! Поржёте у меня… Без мата достану до нутра!

— Так их, Карпыч! Крой! — гоготали в ответ.

— Здоровая обстановка у тебя в коллективе, — нагнулся Странников к директору.

Тот, тоже низковатого роста, встал на цыпочки, пытаясь достать до плеча ответственного секретаря:

— Что?

— Боевая атмосфера, говорю! — крикнул Странников и махнул рукой членам чрезвычайной комиссии, державшимся несколько поодаль. — Иван Григорьевич! Ты — власть, тебе открывать.

— Вы — председатель тройки, Василий Петрович! — долговязый и костлявый Сергиенко, заместитель председателя губисполкома, отбиваясь, затряс обеими сухими ручками, поджав их к впалой груди, запорожского вида усы обвисли, бескровная лошадиная физиономия его вытянулась ещё более. — Как же? Вам — по рангу!

Странников, особо не протестуя, перевёл глаза на грузного Трубкина, начальника ОГПУ, хмуро наблюдавшего за развеселившейся у трибуны публикой.

— Пока нет надобности, — поджал губы тот, — хотя… Не нравится мне вся эта клоунада и инженер этот. Тю-тю доклад-то… А что в докладе? — повернулся он к директору завода. — Почему доверили ему выступать?

Директор посерел, с цыпочек вниз опустился.

— Проверяли мои ребятки, что он там нацарапал?

— Призывы… призывы одни, — промямлил наконец директор.

— Призывы — ладно, схем сооружений не рисовал?

— Да что уж ты, Яковлевич! — хмыкнул Странников. — Зачем ему схемы на митинг? Он их и без того наизусть знает. Доверять надо нашим спецам, а Херувимчику особенно. Спроси у Сергиенко, инженер этот, не смотри что коротышка, на Стрелке валы укреплял.