— Кража, совершённая при наводнении, карается отсидкой не ниже двух лет с конфискацией, а вооружённый грабёж — расстрелом.

— У тебя всё? — спросил Странников.

— Всё, — дорвавшись до графина с водой, выглотал второй стакан тот и, облегчённо выдохнув, сбежал с трибуны.

— А от мародёров как спасаться? — закричали с мест, пробираясь поближе к настилу. — Вооружить бы население? Дружины создать?

— Дружины имеются, товарищи! — гаркнул начальник гарнизона и охраны, которому не дали слова. — Желающие могут записаться прямо сейчас у начальника заводской тройки.

— Троек понаделали, да что толку? Одна суета! — неслось с мест.

— Чего врёшь? — отвечали. — Оружие не выдают, вот беда!

— Их учить надо! Забыли, как стрелять!

— Вспомнят да палить начнут, что делать станешь?

— Тише, товарищи! — попробовал прервать перепалку Странников, поднял руку с трубкой вверх, но она уже загасла. — Вот видите, — при общем веселье выбил он её не спеша и сунул в карман. — Это знак. Будем заканчивать. Главное в нашем положении — дисциплина и никакой паники! Может, мы и перегибаем палку, но за нарушения, разгильдяйство и неисполнение приказов тройки виновных будут карать по законам военного времени. Наш город теперь — сплошная линия фронта!

Он сверкнул глазами, помолчал, усмехнулся:

— А с тройками действительно того… Их получилось больше, чем необходимо, но дело поправимое. Сократим, а освободившимся — лопаты в руки! Но те, кому положено, будут вооружены. Об этом лично позабочусь. Город отстоим. Это я вам заявляю, ответственный секретарь губкома Странников!

III

После встряски у Берздина откладывать дело зама в долгий ящик становилось смертельно опасным. Понимая всю исключительность ситуации, добирался губпрокурор Арёл из Саратова в тонущую губернию паровозом, пароходами и другими попутными средствами, мучился, не переставая, раздумывал, как поступить: ведь оказался он, как в народе говорят, — между молотом и наковальней.

С одной стороны, Странников — ответственный секретарь губкома, портить отношения с которым всё равно, что уподобиться беспечному тупице и совать голову в пасть льву. С другой — коварный крайпрокурор, хотя открыто и намекнувший на известную опасность наводить тень на Странникова, имевшего крепкие связи в столице, однако недвусмысленно пригрозивший скорой проверкой, ждать от которой хорошего было бы не меньшим безумием.

Так и не найдя выхода, но добравшись наконец поздним вечером в родные места, побрёл губпрокурор грязный и уставший прямо с дороги в прокуратуру, кивнул дежурному, открывшему двери, поднялся в кабинет на второй этаж, забросил в угол походный портфель и открыл сейф.

Семьёй он так и не обзавёлся, к баловству тоже склонности не имел, жил один, не держа и домохозяйки, поэтому нередко оставался ночевать здесь же, в маленьком кабинетике, засыпая на стульях или укладываясь прямо на полу перед рабочим столом, бросив под себя видавшую виды шинель. Неприхотливость в быту и одиночество в жизни — известное преимущество, чем губпрокурор дорожил. Берёг он в себе ещё одно качество, так и не заимев привычки запивать беды и неудачи спиртным, поэтому достал из сейфа наган, зло блеснувший вороненой сталью, положил перед собой на стол и не спеша закурил.

Не подводил его этот суровый товарищ ни в одной фронтовой передряге, много лет прошло с той военной поры, не подведёт и теперь, если вдруг понадобится. Так просто он, видавший и худшее боевой командир, не сдаст жизнь неправедному противнику, позорному судилищу и расправе предпочтёт бессловесную пулю…

Тут, за столом, и сморило губпрокурора, сложившего на руки измученную тревожными думами голову.