— Неправда! — вскричал, перебив его Странников, и грубо оттеснил плечом. — Это мы загоним стихию в угол! А приказы?.. Что их читать?.. Этой вот рукой они и писаны!

И он взгромоздил над трибуной и над толпой кулак с зажатой в ней трубкой. Слова его утонули во взрыве смеха и в возгласах одобрения. И теперь прервать его не мог поднявшийся шум:

— Товарищи! Сейчас, когда бешеная стихия, опрокинув все прогнозы учёных и специалистов, собралась припереть нас к стенке, грозя таким уровнем паводка, какого не наблюдалось последние двадцать лет и не вспомнят седые старожилы, перед нами в штабе по наводнению встали два варианта решения главной задачи…

Пауза заставила притихнуть собравшихся. Посвистывал и гудел тревогою лишь ветер в проводах.

— Не распыляя сил и средств, заваловаться на пять-шесть вёрст и свезти туда главнейшие механизмы, оборудование, ценности, документы учреждений. Это первый вариант…

Он опять приостановился, ожидая реакции, но народ молчал, насторожившись. Не торопясь сделал затяжку-другую, выпустил дым, прищурился, всматриваясь, будто выискивая подозрительных в толпе. Люди невольно жались, пытаясь спрятаться, опускали головы, ни в чём не виновные, чуя неладное.

— Или, бросив на оборону все средства и силы, отстаивать от стихии весь город?

Вскрикнув, не выдержала, обмякла женщина, закрыв лицо руками. На неё не обратили внимание. Ждали, замерев.

— Мы выбрали единственно верный вариант — защищать весь город! Он должен жить вместе с нами. В Гражданскую спасли его от врага, отстоим и от стихии!

Голос утонул в возгласах одобрения. Когда поутихло, Странников заговорил проникновенно и негромко, заставляя замолчать всех, чтобы слушали его одного:

— Клянусь вместе с вами, друзья мои, и обязуюсь — другому не быть!

Словно умерло всё вокруг, такая наступила вдруг тишина, но поднялся инженер Херувимчик, одёрнул дрожащими руками запылившуюся свою тройку и запел не в такт и хрипло, смущаясь своего голоса:

И песню подхватили.

«Вот пьянь поганая! — поправляя пенсне, шевелил губами Трубкин, уставясь на покуривавшего трубку ответственного секретаря. — Где и кто научил его так говорить и зажигать чернь? Небось не верит ни во что, кроме баб, водки и власти над этими червями под своими ногами. Никого не признаёт. Но каков говорун! Скажет им сейчас — убей отца, мать родную, и ведь не ослушаются, словно под гипнозом пойдут и убьют!.. Успевает везде латать прорехи… Не схватить его, не удавить! А то бы так и вцепился в глотку поганую!..»

— Григорий Яковлевич! — ойкнул рядом перекосившийся от боли Сергиенко, стараясь вырвать у него свою руку. — Вы мне кость сломаете!

— Фу ты, чёрт! — выругался Трубкин и разжал пальцы. — Расчувствовался от речей Василия Петровича… Умеет говорить секретарь!

Не удержавшись, очутился на трибуне директор, заверил всех членов чрезвычайной комиссии, что приложит все силы; понесло на речи райкомвода Аряшкина, долго и нудно благодарившего комиссию и в особенности её председателя за мудрую мысль мобилизовать весь флот и расставить пароходы, баржи и прочие судёнышки вдоль берега, защищая город от губительных вод; полез было к трибуне начальник гарнизона и охраны, но его опередил замгубпрокурора Глазкин, видя, что Странников подмаргивает ему, показывая скрещенные обе руки — хорош, мол.

— Я в виде справки, — всё же юркнул за трибуну прокурор и, перекрикивая подымавшийся шум, объявил: — В связи с введением в городе чрезвычайного положения от имени прокуратуры хочу предупредить, что лиц, использующих стихийную ситуацию для своих мерзких делишек, ждёт усиленное наказание!

Тут же наступила тишина.