Он сказал это таким тоном, что мои руки, лежащие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки. Я с трудом проглотила вставший в горле ком, предполагая, что вот сейчас он и отведет меня в свою комнату, чтобы получить причитающееся ему со вчерашнего дня «удовольствие». Или он предпочтет пойти со мной в мою?

Я по-прежнему не смотрела на генерала, но услышала, как шаркнули по полу ножки отодвигаемого стула, когда он встал. Генерал медленно направился ко мне, каждый его шаг отдавался в моей груди болезненным трепыханием сердца. Наконец он остановился рядом, его пальцы коснулись моего подбородка. Почти как тогда, на лесной дороге. Он вновь заставил поднять голову и посмотреть на него. Что я и сделала, но из-за навернувшихся слез лицо Шелтера оказалось размыто.

– У тебя красивые глаза, Мира, – тихо произнес он. – Не прячь их от меня. Тяжело и неприятно разговаривать с человеком, который смотрит куда угодно, только не на тебя.

Пальцы исчезли, а я удивленно моргнула, от чего взгляд частично прояснился. Следующие слова генерала и вовсе сбили меня с толку:

– Что ж, полагаю, ты так же устала сегодня после долгой поездки, как и я, поэтому обойдемся без совместного досуга после ужина. Развлечешь меня завтра. Если тебе что-нибудь понадобится, не стесняйся, обращайся к госпоже Холт. Доброй ночи, милая. Сладких снов.

Я молча наблюдала, как он идет к дверям столовой, не веря собственным ушам. Мне давали еще сутки отсрочки, словно генерал Шелтер надеялся, что за эти пару дней я свыкнусь со своей участью.

Но пока его план – если только он действительно давал мне отсрочки нарочно – не работал. «Развлечешь меня завтра» – от короткого обещания внутри все равно все сжималось и переворачивалось.

* * *

Едва генерал ушел, я поторопилась подняться в свою комнату. Горничная снова попыталась предложить мне свои услуги – помощь с переодеванием, но я наотрез отказалась. Очень уж свежа в памяти была «помощь», которую нам оказывали в подготовке к встрече с Магистром. Кажется, моя резкая реакция обидела девушку, из-за чего я испытала угрызения совести, едва захлопнула дверь. И запоздало подумала, что следовало хотя бы узнать ее имя.

Но это можно было сделать завтра. Главное, что сейчас я наконец осталась наедине с собой, зная, что никто не нарушит мой покой как минимум до утра. Несколько часов в относительной безопасности и комфорте – такого за последние дни со мной не случалось. С того момента, как солдат швырнул меня в кузов повозки, забрав у отца.

От мыслей о доме и оставшемся там родителе на глаза навернулись слезы. Нет, моя прежняя жизнь была далека от идеала, о котором я мечтала перед сном, но я к ней привыкла и понимала ее правила. Каким бы ни был мой отец, я его по-своему любила. Ведь, кроме него, у меня не было других родственников. Что с ним стало? Отпустили ли его солдаты? Жив ли он? И что стало с шоколадницей? Кто теперь открывает ее двери по утрам? Досталась ли кому-то выпечка, которую я приготовила в тот день? Наверное, ужасно глупо было сейчас переживать о судьбе печенья, конфет, кексов и слоеных завитков, но почему-то в голову лезли мысли именно о них.

Пришлось прогнать их усилием воли. Обойдя еще раз комнату, я нашла притаившуюся за кроватью дверь в ванную комнату, которая – о чудо! – запиралась изнутри. Конечно, хлипкий замочек едва ли мог стать для меня настоящей защитой, но повернуть его и спокойно снять с себя платье и белье, не боясь каждую секунду, что кто-то все-таки войдет, оказалось очень ценно. Поразительно, какие мелочи начинаешь ценить, попадая в крупные неприятности.

Под душем я стояла долго и с удовольствием, смывая с себя всю грязь последних дней. Нет, конечно, воспоминания о «проверке на невинность», об утомительной поездке и унизительном обращении в доме «коллекции» так просто не смоешь, но упругие струи воды, падая на голову и стекая по телу, немного проясняли сознание.