|
Но когда он опять уснул, явно ничуть не растроганный видом больного и этой комнатой, полной скорби, г жа Жоссеран внезапно разразилась яростной бранью: – Слушай, Нарсис, это тянется уж слишком долго… Ты просто каналья! Я знаю обо всех твоих пакостях. Ты выдал свою любовницу за Гелена и подарил им пятьдесят тысяч, как раз те деньги, которые ты обещал нам… Миленький поступочек, красивую роль сыграл тут твой Гелен! А ты еще большая скотина, чем он, ты вырываешь у нас хлеб изо рта, ты обесчестил свое состояние! Да, обесчестил, потому что украл у нас для этой распутной девки деньги, которые принадлежали нам! Никогда еще она не позволяла себе так отводить душу. Ортанс, чувствовавшая себя неловко, занялась приготовлением питья для отца, чтобы придать себе более непринужденный вид. Лихорадочное состояние больного только возросло от этой сцены. Он метался на постели, повторяя дрожащим голосом: – Элеонора, прошу тебя, замолчи, он не даст ничего… Если ты хочешь его ругать, уведи его, чтобы я вас не слышал. Берта, расплакавшись еще пуще, присоединилась к просьбе отца: – Довольно, мама, пожалей папу… Боже мой, какая я несчастная, ведь все эти ссоры происходят из за меня! Лучше мне уйти и умереть где нибудь. Тогда г жа Жоссеран поставила перед дядюшкой вопрос ребром: – Дашь ты пятьдесят тысяч франков, чтобы твоя племянница могла смотреть людям в глаза, или не дашь? Башелар, растерявшись, пустился в объяснения: – Слушай, я же застал их, Гелена и Фифи… Что делать? Пришлось их поженить… Я тут ни при чем. – Дашь ты ей приданое, которое обещал, или не дашь? – яростно повторила г жа Жоссеран. Башелар шатался, он был настолько пьян, что уже не находил нужных слов. – Не могу, честное слово! Полностью разорен… Иначе бы немедленно… Положа руку на сердце, ты же знаешь… – Хорошо, я созову семейный совет, – перебила его г жа Жоссеран, угрожающе наступая на него, – и тебя отдадут под опеку. Когда родственники выживают из ума, их помещают в больницу. Дядюшку вдруг охватило сильное волнение. Он посмотрел вокруг себя, – тускло освещенная комната показалась ему зловещей, – посмотрел на умирающего, который, приподнявшись с помощью дочерей, пил с ложечки какую то темную жидкость, и сердце у него оборвалось, он зарыдал, обвиняя сестру в том, что она никогда его не понимала. А ведь он и так уже достаточно несчастен из за предательства Гелена. Они знают, какой он чувствительный, не надо было приглашать его к обеду, чтобы потом огорчать. И наконец он предложил вместо пятидесяти тысяч франков всю кровь из своих жил. Г жа Жоссеран, выбившись из сил, махнула на него рукой; в это время служанка доложила о приходе доктора Жюйера и аббата Модюи. Они встретились на площадке лестницы и вместе вошли к Жоссеранам. Доктор нашел, что под влиянием тяжелой сцены, в которой больного заставили принимать участие, ему стало значительно хуже. Когда аббат попытался увести г жу Жоссеран в гостиную, ибо он должен был, по его словам, кое что сообщить ей, она сразу догадалась, от чьего имени он пришел, и величественно ответила, что она среди своих и можно все говорить здесь; даже доктор не будет лишним, ведь врач тот же духовник. – Сударыня, – мягко сказал ей немного смущенный аббат, – прошу вас видеть в моих действиях лишь пламенное желание примирить две семьи… Он заговорил о божественном милосердии, описывая радость, с которой он сможет успокоить сердца честных людей, покончив с этим невыносимым положением дел. Он назвал Берту «несчастное дитя», что снова довело ее до слез, – и все это с таким отеческим чувством, в столь осторожных выражениях, что Ортанс и не понадобилось выходить из комнаты. Тем не менее ему пришлось завести речь о пятидесяти тысячах: казалось уже, что супругам остается только броситься друг к другу в объятия, но тут он поставил непременным условием примирения выплату приданого. |
