А потом я далеко, и уезжаю всё дальше, и кричу, и проклинаю непрошеных благодетелей, и весь мир, а в это время к моему лежащему на земле телу снова подходит молодая вампирша, и начинается настоящий ад, пытка, от которой нельзя даже кричать, потому что мертвец, которым я стала… стал?.. не может уже издать ни звука. Вампирша с пугающим хладнокровием разложила вокруг на платке инструменты, и принялась за своё лечение: вынула пулю и соскребла все поражённые серебром ткани. Это длилось века, тысячи лет, вечность, и, казалось, никогда муке не будет конца. Но вот всё закончилось, и тело уже не разрывала боль, но жизнь не возвращалась в искалеченное пулей и лечением тело. А после Грета взяла бутылочку с кровью и плеснула, и словно бы расплавленный металл пролился в рану.

Человеческая кровь, самая желанная на свете, в которой была и капля моей собственной, казалась раскалённой по сравнению с моим уже успевшим остыть телом. Но она сделала своё дело, и с моих уст сорвался крик, и рана затянулась, не так быстро, как случилось бы, если бы в меня стреляли свинцовой пулей, но всё же… всё же затянулось, и я открыла… открыл глаза. Из всех чувств у меня остался только голод и… что-то ещё, мешавшее мне отдаться единственному желанию.

— Грета… — вырвался у меня слабый стон.

— Лежи уж, — усмехнулась молодая вампирша. — Не стоишь ты того, дуралей, но Мастер хотел проверить, чего стоит его идея.

— Где?.. — спросила… спросил я, и поискал глазами что-то очень ценное. Вампирша поняла меня с полу слова.

— Забудь о ней, — приказала она. — Твоя игрушка далеко, она в безопасности, о ней позаботятся. Забудь о ней. Отпусти её.

— Отпустить?.. Её?.. Нет… не могу… Как?..

— Отпусти, — настойчиво повторила Грета. — Пусть уйдёт. Ты убьёшь её, если попробуешь ею лечиться. Отпусти, слышишь?

— Не могу…

Но уже никуда не деться от понимания, что только так и придётся сделать, иначе я — та часть меня, за которую я без колебания отдал свою жизнь, — поплатится за моё же упрямство.

— Отпустил? — усмехнулась над ухом Грета. — А теперь зови, зови из-за всех сил, вампир. Тебе понадобится много крови, чтобы подняться на ноги. Зови всех, до кого только сможешь дотянуться!

«Мастер, конечно, не допустил, чтобы я кого-нибудь убил или искалечил, — раздался у меня над ухом — сейчас, двадцать лет спустя — голос моего бывшего напарника. — Но от тебя бы меня не смог оттащить даже он».

Вампир ослабил хватку и развернул меня к себе лицом. Фонари и факелы в отдалении давали слишком мало света, но я видела ясно, как днём, его по-прежнему стройную фигуру и такое знакомое лицо. Двадцать лет… двадцать лет прошли и сделали меня старухой, а он остался таким же молодым, как и прежде. Нет, не таким же. Вглядевшись внимательнее, я увидела, как изменился мой бедный напарник. Когда мы расстались, он был тощим, ещё не повзрослевшим юношей, почти подростком, одновременно и изящным и неуклюжим, готовым каждую минуту доказывать своё превосходство. Сейчас же я видела худощавого подтянутого мужчину. Молодого — да, — но взрослого, неизбежно и непреложно взрослого, уже не нуждающегося в детских способах самоутверждения. Тёмные глаза смотрели на меня… нет, не с голодным обожанием, которое не уходило из взгляда Беренгария всё время нашей с ним совместной работы. Нет, в них была нежность, очень грустная какая-то нежность, словно стоящий передо мной мужчина знает нечто такое, что может меня огорчить.