Гриффит ринулся прямо в озеро, мгновенно вымочив себя и коня.

– И Долан! – ликовал он. – О, хвала небесам, Долан тоже здесь!

Он не мог припомнить, когда еще так радовался. Арт! Милый, старый Арт, живой и такой же хитрый, как всегда. И Долан, старый пират, живший в деревне и постоянно изводивший отца своими коварными выходками. Никогда еще у него не было таких умных и храбрых союзников! Никогда еще Гриффит не был так уверен в исходе битвы!

Неужели он когда-то считался сдержанным и осторожным человеком? Невероятно! Ибо сейчас он чувствовал себя неуязвимым. Ничто не сможет остановить его, и он восторжествует.

Двое заговорщиков наклонились вперед и молча показали на ворота.

Гриффит кивнул в знак того, что понял, и мужчины отскочили, Гриффит, смеясь, потряс кулаком серым стенам, казавшимся столь неприступными, и воздел руки к небу:

– Я смогу победить! И достигну цели! Я…

В воду, почти рядом с ним, шлепнулась стрела из арбалета. Высоко, между зубцами, стоял Гледуин.

– Гриффит ап Пауэл, гнусная тварь! – визжал он. – Я еще доберусь до тебя!

Пока Гриффит собирался с мыслями, Гледуин успел снова зарядить арбалет, но на этот раз Гриффит не стал медлить, сообразив, что сможет победить, лишь если вовремя отступит. Прикрыв спину щитом, он вернулся к Билли с криком:

– Валлийцы! Слава святому Давиду, эти люди – валлийцы, и они сейчас откроют ворота.

Едва дождавшись, пока Гриффит поравняется с ним, Билли пришпорил коня.

– Но их только двое! – воскликнул он.

Гриффит широко улыбнулся:

– Они – валлийцы. Больше и не потребуется.

Мэриан стояла за закрытой дверью, приставив шпагу к горлу отца.

– Ты не смеешь унести пергамент. Он мой. Отдай немедленно.

Но граф, ничуть не встревоженный ее угрозами, скребущими звуками под дверью – безмолвной просьбой Хани впустить ее – и притворной паникой Сесили, бережно развернул свиток. Кусочки обожженных краев медленно опустились на пол.

– Не будь дурой, дорогая дочь. Не можешь же ты убить своего отца. В отличие от меня ты обладаешь совестью.

– Моя совесть разрывается от множества нерешенных и тревожных вопросов, отец. Могу ли я предать королеву, бывшую мне искренним и преданным другом? Разрушить ее жизнь и жизнь наших сыновей? Или убить отца, человека, зачавшего меня, но потом уделявшего мне меньше внимания, чем своим спаниелям? – Две пары зеленых глаз встретились и застыли в безмолвном поединке. – Соверши правильный поступок, Уэнтхейвен. Не заставляй меня сделать выбор. Брось документ.

Веселье графа было почти ощутимым, и все же Мэриан не могла не поражаться отцу. Он словно переливался лихорадочным напряжением и был с ног до головы облачен в доспехи – хотя и легкие, – и оружие его было оружием воина. Он словно готовился к битве – битве, которую не мог проиграть.

– И что ты сделаешь с документом, если я его брошу? – осведомился он.

– Сожгу. – Услышав смешок графа, Мэриан продолжала: – Он должен сгореть. Либо я уничтожу его, либо Генрих предаст огню твой замок, урожай и вассалов, мирно спящих в постелях.

– Не слушай ее, Уэнтхейвен! – вскрикнула Сесили. – Собственная дочь сомневается в твоей силе и изменяет тебе.

Мэриан с одного взгляда определила, что Сесили торжествует. Глупая девчонка вскарабкалась на скамью, чтобы лучше видеть, и наслаждалась зрелищем, словно наблюдала поединок быка с медведем.

Даже короткий приказ Уэнтхейвена заткнуться не омрачил сияющего лица Сесили, и неудивительно, поскольку Уэнтхейвен обличающе бросил Мэриан:

– Ты слишком веришь в Генриха Тюдора!

– Скорее, в тех людей, которые стоят на его стороне.