|
В создании человека и первых условий жизни народ видел непосредственное участие Бога, он видит его и потом в каждом факте своей судьбы. Легенда надолго сохраняет этот малосознательный взгляд на природу и человека, оставшийся от очень старой поры; легенда, приведенная нами, могла составиться или войти в народ в самое первое время по введении христианства; некоторые подробности ее находятся уже в очень старых памятниках нашей письменности. В этом отношении был бы весьма любопытен разбор Палеи, хронографов и древних переводных апокрифов. С другой стороны, подробное сличение христианских преданий о создании мира с остатками древнейших мифических представлений народа покажет, что многое уцелело и было переделано народом еще из языческих верований: его пантеическая мифология также видела во всей природе и на всем ходе жизни человека действие сверхъестественной силы. Каким образом возможно было это смешение начал столь противоположных, мы можем наблюдать и до сих пор в народе, который почитает св. Николу и верит в домовых. По введении христианства народу старались обыкновенно представлять языческие божества как травестированных злых духов; он и верил отчасти этому, — так Нестор называет Перуна бесом; но так было не всегда — домовой не сделался бесом, он остался в народных понятиях существом независящим, способным и на зло, и на добро. В процессе перехода к христианству народ не бросает преданья вдруг, потому что слишком привык к ним; он только изменяет и дополняет их потом, и они живут удивительно долго; еще для нас возможно выследить их за несколько столетий назад. Вымирание преданий начинается с вымиранием старого быта; преданье начинает терять силу, когда народ выходит из прежней сферы, когда начинает больше вдумываться в жизнь, когда пословицей его становится «На Бога надейся, а сам не плошай» и когда старые призраки обращаются для него в шутку.
Мы думаем, что нынешние легенды нашего народа уже представляют в значительной степени шуточный элемент этого рода. Таков, например, длинный рассказ, сообщенный у г-на Афанасьева во множестве вариантов и, следовательно, очень любимый народом, — о похождениях солдата в аду и в раю, его встрече со смертью, которая не может его одолеть и которой он повелевает. Солдат не хочет идти в рай, потому что ему сказали, что там ни вина, ни табаку нет, а просто царство небесное; и когда ему пришлось отправиться в ад, он расположился в уголку, наколотил в стену гвоздей, развешал амуницию и закурил трубку. В аду не стало прохода от солдата, никого не пускает мимо своего добра: «Не ходить! видишь, казенные вещи лежат!» Черти могли отделаться от него только тем, что обманули его, забивши в барабан тревогу; когда солдат выбежал из ада, они заперли за ним двери и больше не пустили. Он держит смерть у себя в торбе, не пускает ее морить людей и заставляет точить старые дубы. Словом, все для него обращается в шутку, ничего он не боится и никто не может ему ничего сделать. Мы не думаем, чтобы легенда могла быть очень стара в этом виде, даже исключая беспардонный характер солдата, составляющий, конечно, тип из новой русской жизни; если некоторые подробности легенды носят характер старины, то в древнем рассказе они имели, без сомнения, более положительный смысл. Обращаясь в балагурство, легенда упадает: из нее делается анекдот, «не любо — не слушай», т. е. нечто вовсе не похожее на первое предание; в религиозном отношении, очень существенном в легенде, она становится совершенно безразлична. Очень любопытный образец подобного настроения легенды представляет «Повесть о бражнике», напечатанная в издании по старой рукописи. Бражник, т. е. по нынешнему пьяница, человек, как оказывается, неглупый, приходит в рай; св. Петр его не пускает. «Кто же ты?» — спрашивает он, и узнавши, что это Петр, говорит, что он несправедливо гонит его из рая, когда в жизни три раза отрекался от Христа, — «А я хотя и бражник — но все дни Божие пил и за всяким корцом имя Господа прославлял, а не отрекался от него». |
