|
С незапамятных времен, из поколения в поколение, бредут от села к селу, от деревни к деревне эти живые вестники из внешнего мира, мелкие торговцы вразнос. Короб у них тяжелый да товар в них грошовый. Иголки да нитки, косынки для баб деревенских, ленты в косы девичьи, кусок ситца, гребешки, иконки для святош и книжки сельским грамотеям да буквари для ребят. Коробейник знает все, что в волости творится, в какое село поехал исправник недоимки из мирского люда выколачивать да не предвидится ли новой войны с туркой. Офеню на селе любят, жалеют, его всегда приютят на ночь, накормят чем бог послал. Офеня и почтальон — возьмет письмецо в Погорелове, а глядишь, через недельку оно окажется у родных где-либо в Голодайке. И денег ему платить не надо, ни конверта, ни марок.
Иголки, нитки, гребни, ленты, иконки — ходкий товар, а вот книжки коробейники частенько приносят обратно к снарядившему их купцу. Не умеют на селе читать… Офеня Яков Сухой состарился на пыльных проселках Курщины. Сначала в деревнях и селах его называли просто Яшкой, потом он стал Яковом Севастьяновичем, а когда к нему приценилось, как репей, прозвище Сухой, он не припомнит. Ныне уже за пятьдесят перевалило, а на вид и все шестьдесят можно дать. Нелегкая у него работа, да привык, сросся с коробом, словно это здоровенное лукошко часть его самого, как рука или нога. Шагая по дорогам, известное дело, жиру не нагуляешь, а он еще и от рождения был тощим, сейчас же одна кожа да кости остались. Вот и зовут Сухим, а он не обижается — не на что. Яков, как и все его собратья по ремеслу, не очень-то жалует книжки, берет их с неохотой. Глядишь, захватил бы несколько лишних косынок да гребней — все приварок. А книжки только место занимают. Но в последний год приметил Яков Севастьянович, что в селе Глебове на его неходовой товар непременно охотники-покупатели найдутся. И что чудно, Яков в этом селе каждого сельчанина по имени знает, знает и то, что читать-то они негоразды, а берут. Чудеса! Как-то забрел Сухой в Глебово уже под вечер. Солнце над дальним лесом склонилось, круглое, красное, за день все свои лучи растеряло. Так и кажется, что цепляется оно за склон неба, а он покатый, гладкий, того и гляди — сорвется солнце и упадет в лесную чащобу. На бревнах, что испокон века сохнут да мокнут у глебовской околицы, Яков заметил человек десять сельчан. Расселись как на ступеньках, а наверх мальчонку посадили. И все к нему бородами тянутся. Яков плечами даже пожал — балуют мужики, с жары, должно, дурь в голову ударила. Подошел поближе: ну и дела! Мальчонка уткнулся в книжку и громко, нараспев читает. Прислушался — так и есть, сказка о Балде. В прошлый раз, когда в Глебове был, книжку сказок купил у него Андрей Сергеев. Мужик основательный, грамотный, но с причудами. Солнце последним своим бликом осветило мальчугана. Похож он на батьку, похож. Ни дать ни взять сергеевский отпрыск. Все они ладно сбитые, кряжистые. Яков знает отца Андрея Сергеева — Арефия. Бугай. Сказывали, что однажды далеко от Глебова напали на Арефия двенадцать мужиков. Что уж у них там за счеты были — одному богу ведомо. А Арефий наутек не пустился, схватил какой-то дрын и пошел на недругов. Кому скулу набок, кому ребра пересчитал. Едва ноги унесли и сдуру — к мировому. Тот оказался ушлым крючком. Прочел жалобу да и говорит: «12 против одного — преступление, один против 12 — никакого преступления нет». Так и ушли ни с чем. И этот постреленок — крепыш, взгляд острый, быстрый, среди взрослых сидит и не тушуется. Ему-то и всего годков пять-шесть на вид, а грамотный, гляди. Чудеса! Яков подошел поближе, охота послушать такого мальца, нигде в иных селах подобного дива Яков не встречал. Только сел, только приготовился слушать, как в тишине сельского летнего вечера раздалось: «Федор, Федька, да где же тебя, непутевого, снова носит, иди вечерять, батька ужо браниться будет». |
