— Как они смеют! — в порыве справедливого гнева воскликнула она наконец. — Джон, как они смеют! Она бросилась к нему, и он прижал ее к сердцу.

— И даже зная это, ты веришь мне, Белла?

— Верю, Джон, верю! Если б не моя вера в тебя, я упала бы мертвой у твоих ног!

Глаза у него торжествующе вспыхнули, и он воскликнул: «Чем я заслужил преданность этого доброго, чистого сердца!» Но Белла опять коснулась ладонью его губ: «Молчи!», и сказала с трогательной до слез горячностью, что, если бы весь мир ополчился против ее Джона, она стала бы на его защиту; если бы весь мир отрекся от него, она верила бы ему; если бы он пал в глазах всех людей, ее глаза смотрели бы на него с гордостью; и пусть над ним тяготеет самое страшное подозрение, она отдаст ему всю свою жизнь и в такой же вере в отца воспитает их ребенка.

Они сидели, тихо радуясь спокойным сумеркам, пришедшим на смену блистающему полдню их счастья, и вдруг оба вздрогнули, услышав в комнате чей-то незнакомый голос. Он сказал в темноте: «Пусть леди не пугается, я зажгу свет». И тут же вслед за этим послышалось чирканье спички, и ее огонек осветил чью-то руку. Рука, и спичка, и голос принадлежали, как не замедлил убедиться Джон Роксмит, господину инспектору, когда-то проявившему на страницах этой хроники такую вдумчивость и распорядительность.

— Осмелюсь напомнить о своей персоне мистеру Джулиусу Хэнфорду, который порядочное время тому назад сообщил мне у нас в участке свое имя и свой адрес, — деловито начал господин инспектор. — Леди не будет возражать, если я зажгу свечи на камине, чтобы, так сказать, придать ясность этому вопросу? Нет? Благодарствуйте, сударыня. Ну вот, теперь стало повеселее.

Господин инспектор — с виду этакий бравый отставной вояка в синем, наглухо застегнутом сюртуке и синих же панталонах, поднес платок к носу и отвесил леди поклон.

— Мистер Хэнфорд, — продолжал он, — вы были настолько любезны, что написали мне свое имя и адрес на клочке бумаги, и я предъявляю вам ее. Сравнив ваш почерк с надписью на книжке, которая лежит на столе — кстати сказать, весьма изящная книжица, — я убеждаюсь, что надпись эта: «Миссис Джон Роксмит от мужа в день ее рождения», — кстати сказать, такие памятки много говорят нашим чувствам, — сделана той же рукой. Разрешите вас на два слова.

— Разумеется. Но только, пожалуйста, здесь, — последовал ответ.

— Гм! — Господин инспектор снова прибег к помощи носового платка. — Правда, у леди нет никаких причин для беспокойства, однако женщины склонны беспокоиться, когда речь заходит о делах, поскольку слабый пол никаких других дел, кроме своих домашних, не знает. И поэтому я обычно ставлю себе за правило покидать их общество, прежде чем начинать деловую беседу. А может быть, — осторожно намекнул он, — леди сама поднимется наверх, поглядеть на свою дочку?

— Миссис Роксмит… — начал было ее муж, но господин инспектор решил, что их знакомят, и сказал с галантным поклоном: — Очень рад, почту за честь.

— Миссис Роксмит, — повторил ее муж, — достаточно вашего заверения, что у нее не должно быть никаких причин для беспокойства.

— Неужели? — удивился господин инспектор. — Положим, женщины такой народ, их не разберешь, хоть век живи, век учись. Если уж они на что-нибудь решатся, так для них ничего невозможного нет. У меня у самого жена такая. Ну-с, сударыня, ваш муженек всем задал хлопот, а их можно было бы избежать, если бы он вовремя пожаловал к нам и представил свои объяснения. Однако он не захотел к нам пожаловать с объяснениями. Теперь мы с ним встретились, но у вас, как вы правильно изволили заметить, не должно быть никаких причин для беспокойства, если я все же предложу ему пожаловать к нам… точнее, пожаловать к нам сейчас и со мной, и все объяснить.