— Это мой принцип, — твердо произнес Кореец. — Семью в дела не вязать. Мы же не итальянцы.

— Правильно…

— Мой братан — честный мент. И я ему в этом не мешаю. Но и помогать не буду.

— По твоим прикидкам, где сейчас может быть Пробитый? — Ушаков сложил листки и спрятал в карман.

— У него лежка где-то за городом.

— Землянка в три наката, — усмехнулся Ушаков.

— Что-то вроде…

— Надо его выманить оттуда.

— Кто бы спорил…

— Ты что дальше собираешься делать? — посмотрел оценивающе на Корейца Ушаков, отмечая, что выглядит пахан неважно, приложило его сильно.

— Подожду, пока Шамиль скончается.

— А он что, болен?

— Болен. Отмороженностью. Болезнь эта смертельная. А у него последняя стадия… Недолго ждать осталось.. А потом поглядим.

— Мой совет, Кореец. Бросай ты все это, пока не поздно. И уматывай за бугор.

— Поглядим. Поглядим. — Корейца качнуло, он почувствовал сильное головокружение — последствие контузии. Едва удержался на ногах. — Ладно, пожалуй, пойду.. Здоровье уже не то.

— Давай, Кореец, — кивнул Ушаков, повернулся и быстро зашагал по аллее.

В ЛАПАХ У ГОЛУБОГО

— Так, тут подправим… Тут приберем, — щелкал он ножницами, улыбаясь блаженно. Лене казалось, что сейчас он впадет в экстаз. — Еще чуть-чуть…

Колдовал он воодушевленно, его пальцы, тонкие, музыкальные, летали быстро и точно. Он играл ножницами и расческой, как скрипач-виртуоз играет на своей скрипке.

Лена с каким-то мазохистским удовлетворением смотрела в огромное зеркало напротив парикмахерского кресла, как ее шелковистые, красивые локоны осыпаются к подножию парикмахерского кресла.

— Нравится? — улыбаясь, спрашивал Максим.

— Пока не очень.

— Правильно. Потому что пока у тебя, голубушка, на голове сплошное уродство… Но сейчас оно превратится в свою противоположность — красоту… Ты не просто меняешь прическу. Ты меняешь себя. Ощущение своей личности в мире…

И в самом деле, она видела, как голубой бесенок делает из нее другого человека. Во всяком случае, внешне. Может, это желание измениться самой, если нельзя изменить ничего вокруг, и толкнуло ее в это чародейское кресло.

— Отлично… Прекрасно… — Пальцы Макса летали все быстрее, над ухом вжикали ножницы, предварительно простерилизованные в автоклаве — богатые клиенты слишком болезненно относились к опасности, что их остригут ножницами, которыми перед этим стригли еще кого-то.

Вика ждала ее, развалившись в глубоком кожаном кресле рядом с аквариумом, внутри которого плавали белая, как привидение, лягушка и две плоские разноцветные рыбы. Она со скукой перелистывала журнал «Метрополитен». В других креслах сидели две девчонки лет двадцати, высокие, длинноногие, с длинными волосами, тонкие в талии, наманикюренные, все какие-то новенькие, как с фабрики — только распаковали. Они чем-то походили на кукол с электронной начинкой. Правда, в глазах были и живые чувства — по большей части самомнение и сжигающее изнутри желание утереть нос окружающим своим видом и своими шмотками.

При появлении подруги Вика подняла глаза.

— О-хо! — Она хлопнула в ладоши. Мысли ее двигались в протоптанном направлении. — Другой человек!

— Хуже? — усмехнулась Лена невесело.

— Лучше, подруга. Гораздо лучше… Теперь нам бы с тобой кожаный прикид с металлическими заклепками…

— И по мотоциклу.