А потом его дернули обратно, болезненно, как собаку, натянувшую крепкий поводок с железным, утыканным шипами ошейником. И от ощущения освобождения от оков не осталось ничего. Как же не хотелось возвращаться в только что оставленный мир боли и неподъемных проблем!

Очнулся он в машине «Скорой помощи», над ним колдовал врач, растирал, вгонял что-то острое в вену, впрочем, тоже совершенно безболезненно. Арнольд попытался что-то прошептать, но не смог и снова отключился.

Второй раз он пришел в себя на операционном столе. Над ним маячили лица, каким-то краем сознания он понял, что это врачи, но не мог понять, зачем они здесь и какое отношение имеют к нему. Он вообще не мог выстроить картину происходящего. На сей раз он провалился глубоко, в черноту.

Снова проснулся он, ощутив, что контакт с действительностью стал куда прочнее. И окружающий мир начал наполняться болью. Сначала тупой и глухой, ноющей, в ее колышащемся море он плыл куда-то. Постепенно боль локализовывалась в груди, правом боку и, толчками опоясывая все тело, отдавалась в голове и ноге. Вместе с болью возвращалось сознание.

— Арнольд, дорогой, — слышался ему знакомый, родной голос, и наконец он вспомнил, кому он принадлежит. — Он очнулся, да? Да?

— Очнулся. — Второй голос был мужским, грубым и незнакомым.

Арнольд снова погрузился в темноту. Но, как поплавок, всплыл снова.

— Смотри, приходит в себя. Доктор, будет жить? — Третий голос был мужской, хорошо знакомый, он звенел, наполняя все вокруг, и был неприятен.

— Этого никто не знает, — отвечал грубый голос, который Арнольд услышал впервые, когда сознание выплывало на поверхность в прошлый раз.

— Нам нужно, чтобы он жил.

— Я не знаю. Это не скажет сейчас никто… Вам, вообще, пора.

— Он очнулся… Арнольд, ты меня слышишь? — напирал, звенел противно, отдавался болью чужой голос.

— Да, — сделал неимоверное усилие и прошептал Арнольд.

— Вспомни счет в «Дойч банке»… Номер. Вспомни, это было отделение в Мюнхене.

— Нет…

— Что нет?

— Не знаю.

— Вот черт!

Второй голос волновался:

— Вам нужно уйти. Это нарушение — посторонний в реанимационной палате.

— Вы бы знали, какие это бабки… Он должен жить, понимаете!

— Я все понимаю. Операцию мы сделали нормально… Ему бы немецкое послеоперационное обслуживание.

— Самая малость для этого нужна — снять самолет.

— Черт!

Потом снова Арнольд погрузился в какую-то муть. Он. снова очухивался. С ним что-то делали, куда-то тянули, но он воспринимал все это смутно. Изредка он что-то пытался сказать, казалось, важное, но не мог. Опять слышал голоса — женский, знакомый. И тот мужской, звонкий, который опять что-то требовал.

Гул, тряска… Очнувшись в очередной раз, Арнольд гораздо яснее стал соображать, понял, что лежит, опутанный проводами. Стоял ровный, такой хорошо знакомый, много раз слышанный им глухой гул. Что это?.. Ясно, это авиационные двигатели. Самолет набирал высоту.

И снова зазвучал над ним недавно звонкий, а сейчас приглушенный, сдавленный, хорошо знакомый мужской голос:

— Арнольд, послушай меня… Номер счета в «Дойч банке». «Дойч банк». Скажи. Арнольд застонал.

— Я знаю, ты меня слышишь, — давил на голову голос, отзывался болью. — Умрешь же ненароком. О семье подумай… Счета? Где деньги «Востока» схоронил? Бабки же общие.