В другой вечер, перед тем как уснуть, она увидела перед своими глазами его лицо и в ярости подумала о нем, обо всем, что он мог делать в этой комнате, о желтых дорожках на побелке, о противном запахе рвоты. Она представила себе струйки под побелкой. Не в это ли он превратился? В струйки мочи на стене? Она даже заплакала сразу перед тем, как уснуть. Это был странный плач — без слез.

Однажды утром она открыла глаза и увидела лишь голые стены без плакатов и фотографий. Что-то изменилось. Она еще не осознала — что. Солнце пробивалось в комнату, несмотря на то, что окна были зашторены. Она откинула одеяло и села, как всегда, глядя в одно и то же пятно на стене, пытаясь что-нибудь увидеть под краской. Она изменилась, а не комната. Боли от потери Бадди больше не было — ни боли, ни злости на него, ни запаха из-под ковра. Осталась лишь пустота — пустота в ней самой, будто черная дыра в далеком космосе, и все ее эмоции, злость, раскаяние и сожаление были затянуты в эту дыру. Она поднялась с кровати, раздвинула шторы и закрыла глаза, по которым ударило солнце. Затем отошла назад, проверяя себя, как и что она чувствовала. Она не чувствовала ничего. Это было пустое, незанятое пространство. Она отчасти поверила, что сумела мгновенно отрезать себя от всего, и что по ее венам больше не текла кровь. Будто у нее в теле они стали пустыми, осушились. Теперь с ней уж точно не было Бадди, он ушел не только из ее жизни, ночей и дней, но и от нее самой, от всего, что было у нее внутри. Было ли это любовью, если все это так просто смогло ее покинуть? Что должно было занять это место? Можно ли было подумать, что жизнь без чувств не будет жизнью? Она где-то читала, что природа не терпит пустоту. Но теперь внутри нее была пустота, вакуум. Что же может в ней перемещаться?

В этот день позвонил Гарри Фловерс.

Приятный запах наполнил ее ноздри, когда она зашла к себе в комнату и сняла трубку с телефонного аппарата — на кухне у матери в кастрюле варилась морковь с корицей.

— Алло, это Джейн Джером?

— Да, — ответила она, колеблясь. Этот голос ей был не знаком.

— Послушай, ты меня не знаешь. Хотя мое имя тебе известно. Меня зовут Гарри Фловерс, — затем быстро, пока она набирала в легкие воздух: — Подожди, не клади трубку. Пожалуйста, ничего не делай. Лишь послушай — все займет минуту или две. Только дай мне это сказать…

Мать появилась в дверях ее комнаты и остановилась с вопросом в глазах. Джейн встряхнула голову, послав ей небрежный взгляд, и мать вернулась на кухню.

— Я хочу сказать, что ты поступаешь с Бадди Вокером нехорошо. Это правда — в тот вечер он был у тебя дома со мной и с еще двоими парнями. Он был чертовски пьян и не знал, что делает, но он не трогал твою сестру. То, что случилось с ней, было случайностью, и Бадди в этом не участвовал…

— Зачем ты мне все это говоришь? — спросила она, удивившись тому, насколько холодно и беспристрастно она это произносила. С каким равнодушием.

— Я обязан ему этим звонком. Смотри, мне он даже не друг, но из тех, кого я не могу оставить в беде, благодаря тому, что он лучше многих, может, исключая тебя. И он сожалеет обо всем, что сделал в тот вечер. Его родители разводятся, и это перевернуло его жизнь с ног на голову, превратив ее в нечто паршивое. Надо полагать, что именно по этой причине в тот вечер, напившись, он оказался у тебя дома вместе с нами.

«Наверное, стоит положить трубку», — подумала она, но этого не сделала. Ей было любопытно, интересно, как выглядит Гарри Фловерс. Может, она на самом деле его видела где-нибудь на улице или в «Моле», не осознавая того? Она пыталась вообразить его лицо, черты. Но внутри себя видела лишь Бадди.

— У Бадди неприятности. Он снова пьет. Он какое-то время не пил, но сейчас он это делает без остановки.