— Не скажи… — хмыкнул старший. — Я слышал, они опаснее ягуара.

Оруженосец уже два раза обмотал руки Натабуре, который все еще ждал, когда начнет действовать учитель Акинобу.

— Забери у него нож, — приказал молодой арабуру. — Мне понравился. Костяная диковинка. Повешу у себя в спальне.

— Да, господин, — оруженосец замешкался, не зная, то ли вначале отобрать нож, то ли связать руки.

Эта была его роковая ошибка, потому что второй оруженосец как раз подошел к учителю Акинобу. И тут они оба сделали то, о чем потом вспомнить даже не могли, ибо действовали по наитию: учитель Акинобу насадил подошедшего оруженосца на клинок, который молниеносно выхватил из посоха, а Натабура перебил своему врагу горло сухэ — так быстро и незаметно, что оруженосец стоял еще целое мгновение, как живой. Стоял, даже когда Натабура, одним прыжком очутившись рядом с молодым арабуру, зарубил его первым, стоял еще и тогда, когда второй арабуру что-то сообразил и в его глазах вспыхнул ужас. Но вместо того, чтобы дернуть за поводья и послать лошадь вперед, он неуклюже взмахнул веером, который, загудев, как гнездо шершней, превратился в огненный катана — мшаго с бордовым клинком, — а вот ударить не успел. Натабура, повинуясь безотчетному страху, махнул кусанаги и разрубил арабуру сбоку, от руки до пояса. Только лицо отвернул от брызг. Лошадь понесла, волоча труп и окропляя траву и сухую дорогу горячей кровью, а рука с мшаго упала в пыль, и гудение прекратилось. Два красных пера, медленно кружась, опустились на дорогу.

Натабура не сразу взял веер, а некоторое время с опаской разглядывал его. Потом потянул на себя. Но пальцы на руке не разжимались. Тогда он дернул сильнее, вырвал из мертвой ладони арабуру веер и устремился вслед за своими. Оказывается, пока он возился с рукой, они успели добежать до ближайших кустов на склоне лощины и подавали ему оттуда знаки, один за одним выглядывая, как суслики.

После этого они помчались дальше, да так, что ветер засвистел в ушах. Афра, приплясывая, пристроился рядом, радуясь тому, что хозяин наконец не тащится, подобно улитке на склоне, а куда-то и зачем-то несется, как перепуганный заяц. Так почему бы лишний раз не повалять дурака? Он хватал Натабуру за руку, почти не прикусывая, и тянул, и тянул вперед что есть силы, прижимая к лобастой голове уши и радуясь, радуясь, радуясь.

Когда они пришли в себя, Язаки с ними не было.

— Где Язаки? — удивился учитель Акинобу и выглянул из-за кустов, прижимая руку к груди — сердце билось где-то в горле. Вроде еще не старый, подумал он. Попить бы, да у них даже воды не было.

— Вот он! — показал Баттусай, который с удовольствием расстался бы с этим обжорой, и вообще, он не понимал, почему учитель Акинобу и Натабура возятся с Язаки. Такого ленивого ученика он сроду не видывал.

Язаки все еще бежал по дороге, как сонный, таща в обеих руках поклажу арабуру. За ним стелился шлейф пыли.

— Брось! — крикнул Натабура, с опаской посмотрев на небо. Вот-вот должен был вернуться иканобори. — Брось!

Но Язаки добежал и только тогда с гордостью швырнул трофеи в сухую траву:

— Во!

— Синдзимаэ! — не выдержал учитель Акинобу, хотя Язаки принес полную фляжку воды, разбавленную кислым вином, и они по очереди приложились к ней. — Фух-х-х!..

— Чего это?! — Язаки невозмутимо принялся развязывать куби-букуро, из которой, к его ужасу, выкатились четыре головы, да необычные, а маленькие, как у младенцев, однако с усами, бритыми лбами и длинноволосыми прическами самураев. У одного даже сохранилась сакаяки, а у другого глаза были открыты и тускло, как у мертвой рыбы, взирали на мир.