Как он вернулся к себе домой, в гостиницу, он не знал, но проснулся он у себя в номере на постели. Лежал он хоть и без пиджака и без жилета, но в брюках и в сапогах и со страшной головной болью. Он открыл глаза и увидал, что в окно светило яркое солнце. Глафира Семеновна в юбке и в ночной кофте стояла к нему спиной и укладывала что-то в чемодан. Николай Иванович на некоторое время притворился спящим и стал соображать, как ему начать разговор с супругой, когда он поднимется с постели, — и ничего не сообразил. Голова окончательно отказывалась служить. Полежав еще немного не шевелясь, он стал осторожно протягивать руку к ночному столику, чтобы ощупать часы и посмотреть, который час. Часы он ощупал осторожно, осторожно посмотрел на них и очень удивился, увидав, что уже третий час дня; но когда стал класть часы обратно на столик, часовая цепочка звякнула о мраморную доску столика и кровать скрипнула. Возившаяся над открытым чемоданом Глафира Семеновна обернулась и, увидав Николая Ивановича шевелящимся и с открытыми глазами, грозно нахмурила брови и проговорила:

— Ах, проснулся! Мерзавец!

— Глаша, прости… Прости, голубушка… Ведь ты сама виновата, что так случилось, — пробормотал Николай Иванович, стараясь придать своему голосу как можно более нежности и заискивающего тона, но голос хрипел и сипел после вчерашнего пьянства.

— Молчи! Я покажу тебе, как я сама виновата! Еще смеешь оправдываться, пьяница! — перебила его Глафира Семеновна.

— Ну прости, ангельчик. Чувствую, что я в твоей власти.

— Не сметь называть меня ангельчиком. Зови ангельчиком ту толстую хабалку, с которой ты пьянствовал и обнимался, а меня больше не смей!

— С кем я обнимался? С кем?

— Молчать! Ты, я думаю, с целым десятком мерзавок обнимался, пропьянствовал всю сегодняшнюю ночь.

— Глаша! Глаша! Зачем так? Зачем так? Видит Бог… — заговорил Николай Иванович, поднявшись с постели и чувствуя страшное головокружение.

Глафира Семеновна не выдержала. Она опустилась на открытый чемодан и, закрыв лицо руками, горько заплакала.

Расплата

Глафира Семеновна плакала, а Николай Иванович встал с постели и молча приводил свой костюм в порядок. Делал он это не без особенных усилий. После вчерашней выпивки его так и качало из стороны в сторону, голова была тяжела, как чугунный котел, глазам было трудно глядеть на свет, и они слезились, язык во рту был как бы из выделанной кожи. Николай Иванович тщательно умылся, но и это не помогло. Он попробовал закурить папироску, но его замутило. Бросив окурок и откашлявшись, он подсел было к Глафире Семеновне.

— Прочь! — закричала та, замахнувшись на него. — Не подходи ко мне. Иди к своим мерзавкам.

— К каким мерзавкам? Что ты говоришь!

— А вот к тем, от которых ты эти сувениры отобрал.

Глафира Семеновна подошла к его пальто, висевшему на гвозде около двери, и стала вынимать из карманов пальто пуховую пудровку, карточку с надписью «Blanche Barbier» и адресом ее, гласящим, что она живет на Итальянском бульваре, дом номер такой-то. Далее она вынула пробку от хрустального флакона, смятую бабочку, сделанную из тюля и бархата, и прибавила:

— Полюбуйтесь. Это что? Откуда ты это нахватал?

Николай Иванович удивленно выпучил глаза и развел руками.

— Решительно не понимаю, откуда это взялось, — сказал он, но тут же сообразил, что можно соврать, и пробормотал: — Ах да… Бабочку эту я для тебя купил, но только она смялась в кармане. Очень хорошенькая была…

— Благодарю, благодарю. Стало быть, и пробку от флакона тоже для меня купил, карточка какой-то Бланш с адресом тоже для меня?

— Душечка, это, должно быть, какая-нибудь портниха.