«Фу, выпутался», — подумал Николай Иванович, но Глафира Семеновна, язвительно улыбнувшись, проговорила: «Не лги, дрянь, не лги» — и полезла в другой карман пальто, из которого вытащила длинную черную, значительно заношенную и штопанную перчатку на семи пуговицах, и спросила:

— И эту старую перчатку для меня тоже купил?

— Недоумеваю, решительно недоумеваю, откуда могла взяться эта перчатка. Одно только разве, что этот француз, с которым мы вместе пили, в карман мне засунул как-нибудь по ошибке.

— Отлично, отлично. Стало быть, француз в женских перчатках выше локтя щеголял. Уж хоть бы врал-то как-нибудь основательно, а то ведь чушь городишь. Ясно, что ты обнимался с разными мерзавками и вот набрал у них разного хламу на память. Я ведь вас, мужчин, знаю, очень хорошо знаю. А где твои деньги, позвольте спросить? — наступила Глафира Семеновна на мужа, который от нее пятился. — Третьего дня вечером у тебя было в кошельке сорок золотых, а теперь осталось только два. Тридцати восьми нет. Ведь это значит, что вы семьсот шестьдесят франков в один день промотали. Неужто же вы тридцать восемь золотых пропили только в грязном кабаке толстой тумбы?

— Да неужели только два золотых осталось?

— Два, два… Вот, полюбуйся, — заговорила Глафира Семеновна, вытаскивая из-под подушки своей кровати кошелек Николая Ивановича и вынимая из него два золотых.

— Не помню, решительно не помню… — опять развел руками Николай Иванович. — Должно быть, потерял. Сама себя баба бьет за то, что худо жнет. Шампанское, которое мы пили, здесь не ахти как дорого, всего только по пяти или по шести франков за бутылку. Не знаю… Пьян был — и в этом каюсь.

— А я знаю. Эти семьсот франков ушли в руки и в утробы вот этой Бланш и других мерзавок! — грозно воскликнула Глафира Семеновна и ткнула Николаю Ивановичу в нос карточкой. — Да-с, ей-ей… А что это она за портниха, я уже узнала. Пока ты дрых до третьего часу, я успела уже съездить на Итальянский бульвар, вот по адресу этой карточки, и узнала, какая это такая портниха эта самая Бланш Барбье.

— Решительно ничего, душечка, не помню, решительно, потому что был пьян как сапожник. Карточка могла попасть в карман от француза, с которым я пил; француз мог и деньги у меня украсть. Черт его знает, какой это такой был француз! И ведь дернула тебя нелегкая заехать вчера в этот кабак толстой бабы.

— Здравствуйте! Теперь я виновата. Не сам ли ты меня упрашивал заехать!

— Неправда! Я только одобрил твой план. Ты отыскивала в Латинском квартале какую-то таверну «Рог изобилия».

— Я отыскивала не для того, чтобы пьянствовать, а для того, чтобы посмотреть то место, где, по описанию романа, резчик проиграл свою жену художнику. Я зашла только для того, чтобы иметь понятие о маленьких тавернах Латинского квартала, а ты кинулся на пьянство.

Николай Иванович сделал жалобное лицо и пробормотал, снова разводя руками:

— Бес попутал, Глаша! Прости меня, Христа ради, Глаша! Никогда этого не случится.

— Нет, этого я тебе никогда не прощу! — сделала жест рукой Глафира Семеновна. — Я тебе отплачу тем же, тою же монетой.

— То есть как это? — испуганно спросил Николай Иванович.

— Ты кутил, и я буду кутить. Тоже найду какого-нибудь кавалера. Ты Бланш отыскал, а я Альфонса отыщу.

— Не говори вздору, Глаша, не говори… — погрозил жене пальцем Николай Иванович.